Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко

Рожков подошел к нему, резко спросил:

— Аксенов, что у тебя стряслось?

— Ничего. — Ваня жалко развел руками, и губы его задрожали.

— Да я ведь по лицу вижу, стоишь бледнее стены. — Мастер вынул из тисков клупп, покачал головой, с минуту соображал. — Надо увеличить отверстие более крупным, скажем — полудюймовым сверлом. Но теперь смотри в оба, чтобы просверлить строго по центру. Потом нарезать, ввинтить в него полудюймовый болт, обрубить, зашлифовать, запаять серебром и снова просверлить отверстие необходимого диаметра. Понятно тебе, Ванюшка? Дуй быстрей!

— Понятно, Петр… — Аксенов хотел назвать мастера по отчеству, но, к сожалению, он не знал отчества. У него отлегло от сердца, он готов был обнять Рожкова.

За полчаса до окончания срока Ваня сдал комиссии отполированный, блестящий клупп: даже сам бог со всей его требовательностью не смог бы придраться к его работе.

На следующий день комиссия с утра заседала в кабинете Гасинского, а в это время в классах шли экзамены по теории.

К концу смены секретарь фабзавуча, тихий и незаметный Сквирский, вывесил на доске объявлений протокол, подписанный всеми членами комиссии.

Всем выпускникам, кроме Андреева и Овчинниковой, присваивался пятый разряд. Андреев перекалил плашки и, хотя они были идеально подогнаны, все же получил только четвертый разряд. Овчинникова сделала французский ключ, а за него полагался четвертый разряд.

Выпускников построили в коридоре, пахнущем вымытыми полами, Гасинский с белой астрой в петлице новенького пиджака поздравил ребят с блестящей сдачей пробы. Он объяснил, что теперь им нужно пройти практику — две недели поездить на трамвае вагоновожатыми. После этого состоится выпускной вечер, на котором будут вручены уже заказанные в типографии дипломы. С ними они и направятся на работу в депо.

Ваню прикрепили к старому, опытному вагоновожатому Савостину, который проработал на трамвае тридцать лет.

Савостин приветливо встретил нового ученика, показал, как управлять ручками контроллера и тормозами, — это Ваня уже изучил на уроках трамвайного дела.

Работа вагоновожатого ему понравилась. Он восседал на круглом стуле, включал и выключал ручку потрескивающего электрическими разрядами контроллера, правая рука его покоилась на ручном тормозе, которым то и дело приходилось пользоваться, натягивая цепь, прижимавшую рычагами колодки к колесам. Ваня был горд, как никогда. Впервые ему, как взрослому, доверили машину, он отвечал за жизнь пассажиров и даже за жизнь пешеходов, пересекавших пути.

Сбоку от него сидел тихий, внимательный Савостин и почти не вмешивался в работу ученика. Вагон мягко катил по рельсам, останавливался по Ваниной воле на остановках и снова мчался все дальше и дальше, наперегонки с ветром, то набирая, то уменьшая скорость. Мелькали дома, скверы, улицы, площади; множество людей входило и выходило из трамвая, и, казалось Ване, все были благодарны ему за то, что он везет их.

Савостин водил свой вагон по седьмому маршруту, от Новоселовки до паровозного завода.

На Новоселовке, за линией железной дороги, в отцовском кирпичном доме жил Серега Харченко. Отец Сереги служил кондуктором на товарном поезде и редко бывал дома, все время в разъездах. Несколько раз Ваня ночевал у Харченко; мать товарища кормила его варениками и поила душистым чаем, настоянным на сухом липовом цвете.

— Пей, Ваня, чай целебный, пользительный от всех болезней, — говорила она, глядя на миловидного подростка ласковыми материнскими глазами.

Серега тоже водил трамвай и тоже на седьмом маршруте; иногда товарищи встречались в дороге и пронзительно звонили, приветствуя друг друга.

Третьей на их маршруте сдавала практику Чернавка; она тоже восторженно встречала своих соучеников. Могла ли она представить себе раньше, как много радости дает человеку самый обыкновенный, ничем не примечательный труд?

В одну из ночей, загнав в депо свои вагоны, Ваня и Чернавка вместе отправились домой. По дороге Ваня спросил Чернавку:

— Почему тебе в голову взбрело, что ты дочь царя?

Чернавка расхохоталась:

— А это меня один клиент надоумил.

— Ну, опять клиент! — сказал Ваня с досадой. — Охота ворошить старое…

— А ты сам спрашиваешь. Не простой клиент, заместитель наркома товарищ Буря, он из Харькова приезжал в Чарусу и подцепил меня на Фонарном, а потом говорит: ты вылитая царевна Анастасия. Говорят, эта царевна не казнена и живет где-то во Франции.

Однажды вагон Чернавки повстречался Ване в пути; Чернавка отвернула от Вани голову. Рядом с нею, на передней площадке, где пассажирам не разрешалось находиться, стоял Колька Коробкин и что-то шептал ей на ухо. О прошлом Чернавки в фабзавуче никто не догадывался. Колька Коробкин опять о нем напомнил.

Девушка промелькнула, как в дурном сне, и исчезла. Впечатлительный Ваня почувствовал тяжесть на душе.

Дома у Аксеновых Шурочка исправно обрывала по утрам листки численника — небрежно и бездумно обрывала она дни жизни, словно лепестки ромашки.

Быстро окончился срок Ваниной практики, отшумел торжественный выпускной вечер. Гасинский объявил, что ЦК профсоюза постановил направить выпускников на экскурсию в Москву и Петроград.

XVII

Губком профсоюза коммунальников выделил деньги на экскурсию, и выпускники фабзавуча нежданно-негаданно за государственный счет отправились в Москву и Петроград. Сопровождали ребят Гасинский и Никитченко, выделенный партийным комитетом трамвайщиков.

— Подумать только, едем в Москву! — то и дело восклицали выпускники, все еще не веря своему счастью.

Почти всю дорогу Ваня Аксенов простоял у окна, любуясь дремучими лесами, которые пересекал поезд, словно прорубал в них просеку. В фанерном чемоданчике лежала, завернутая в пару чистого белья, общая тетрадь с его стихотворениями.

Ваня решил два стихотворения отдать в журнал «Прожектор», недавно начавший выходить, а остальные, если удастся, показать поэту Николаю Северову. Как-то он осмелился послать в «Правду» свою балладу и получил из редакции несколько ободряющих строк, подписанных Северовым. Стихи этого поэта частенько появлялись в журналах и газетах.

Длинная дорога настраивала на поэтический лад, и Ваня за это время придумал несколько новых рифм и метафор. Он хорошо знал, что обязательно напишет стихи о Москве и Петрограде. Может быть, после поездки многое исправит в поэме «Бунт поэтов», над которой он все еще продолжал работать.

Вагон покачивало; многие ребята вели себя возбужденно, словно хлебнули хмельного.

Поезд был куском новой жизни, неудержимо мчащейся вперед. К Ване часто подходил высокий загорелый парень с лицом, осыпанным синими конопатинами, и, остановившись рядом, курил у раскрытого окна. Фабзавучник еще в Чарусе обратил внимание на этого парня, примостившегося в дальнем углу на чужих узлах и зубрившего «Азбуку коммунизма». Парень не выдержал, заговорил:

— Вот отважился держать экзамен в Московский университет. Получил направление из шахткома, — и в доказательство показал бумагу, меченную прямоугольным штампом и круглой печатью.

Маялись в вагоне от духоты многолюдные семьи, едущие в