Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко

В антракте Гасинский отправился покурить, Чернавка ушла к Вале Овчинниковой, а Ваня весь антракт просидел в зале, раздумывая над тем, что увидел.

Начался второй акт.

Казалось, прямо с неба опустилась шумная стая лебедей, и в самом деле не поймешь, то ли это птицы, то ли девушки, и среди них всех лучше тонкая, стройненькая Одетта с маленькой короной на голове, красивая и гордая, как королевна из сказки, давным-давно читанной в детстве. Ваня так и впился в нее взглядом. Как ни ослепительна была Одетта, а очень сильно напоминала ему родную сестру. То же бледно-матовое лицо, те же гибкие, по-детски худые руки и застенчивая улыбка — все, все как у Шурочки.

— Хороша, как песня, — шепнул Ване Гасинский, не отрывая от глаз маленького, украшенного перламутром бинокля, который он взял напрокат в раздевалке.

Убаюканный волнами музыки, Ваня находился в каком-то странном полузабытьи и не услышал того, что шептал Гасинский. И даже на сцене среди сотни невиданно красивых и словно бесплотных девушек видел только ее одну, Одетту. Ему казалось, что он любит эту девушку-птицу, как никого никогда не любил.

Танцы трех и шести лебедей, танец невест, испанский, неаполитанский, венгерский, мазурка, сменяя друг друга, проносились перед ним вихрем, а он только того и ждал, чтобы снова появилась прекрасная Одетта.

И вдруг на его глазах светлая Одетта превратилась в черную Одиллию. Что-то демоническое, обжигающее, коварное появилось на ее нежном удлиненном лице. Она пугала. Девичий порыв сменился расчетливой торжествующей злобой.

Но Одиллия исчезла с рыцарем Ротбартом, прикрытая его красным плащом, и снова белая лебедь забила крыльями перед глазами очарованного Вани.

— Какая законченная техника! — шептал Гасинский. В его голосе слышалось что-то напыщенное: видимо, он строил из себя знатока. — А тридцать два фуэте! Это шедевр.

— Что такое фуэте? — спросила Чернавка.

— Ну, вертится на одной ноге, — объяснил Гасинский.

— Перестаньте болтать! — грубо попросили сзади, и этот прозаический голос на минуту спустил Ваню с небес на землю.

Не только зрители восхищались Одеттой. Ваня видел, с каким восхищением смотрели девушки-лебеди на свою подружку, на ее гибкие руки, на то, как она плывет в воздухе, будто и не касаясь земли. И только когда занавес задернулся и Одетта вышла раскланиваться, Ваня сообразил, что она не видение, а артистка.

Возникло робкое желание сказать ей что-то хорошее, ласковое, поблагодарить за доставленную радость, послать цветок или записку.

В предпоследнем антракте Ваня подошел к старичку билетеру, спросил:

— Вы не знаете, где живет Нина Белоножко?

Старичок удивленно, сквозь очки поглядел на юношу:

— Знаю, как не знать. В одном доме квартируем с нею: Дегтярный переулок, десять. Квартира балерины Белоножко — номер шесть.

— Где это Дегтярный переулок? — Ваня наморщил лоб, припоминая, не встречал ли он этот переулок, блуждая по Москве.

— По Тверской улице, между Триумфальной и Страстной.

Ваня не стал записывать адрес, запомнил его, как запоминал все, что останавливало его внимание. В толпе он узнал Гасинского, прохаживающегося под руку с незнакомой девушкой, улыбнулся. Гасинский был красив, синеглаз, молод, еще не успел жениться, и в Чарусе все трамвайные кондукторши были от него без ума.

На другой день с утра фабзавучники отправились на Масловку, в трамвайное депо, знакомились с работой московских слесарей и электриков.

После осмотра депо оставалось два часа свободного времени; Гасинский разрешил использовать его каждому по своему усмотрению.

Никому ничего не сказав, Ваня отправился на Тверскую улицу и быстро отыскал тихий Дегтярный переулок. Он смело поднялся по лестнице на второй этаж и остановился у двери под номером шесть, обитой дерматином. Ваня чувствовал дотоле не знакомое ему сердцебиение. Пришлось постоять, отдышаться. Справа у двери он увидел с добрый десяток кнопок, подумал: «Словно пуговицы на косоворотке», — в то время считалось модным носить косоворотки с густо пришитыми пуговицами.

У одной из кнопок была укреплена дощечка с надписью: «Н. Белоножко». Так обыденно и просто, словно за дверью жила не великая артистка, покоряющая человеческие сердца, а какой-нибудь обыкновенный человек, вроде Зинки Суплина или Петьки Рожкова.

Набравшись храбрости, Ваня нажал кнопку. Послышалось шарканье шлепанцев, звон цепочки, шум отодвигаемого засова, и на пороге возникла женщина с помятым недовольным лицом, — видимо, прислуга. Глухо спросила:

— Вам кого?

— Можно видеть товарища Нину Белоножко? — задыхаясь спросил Ваня.

— Сейчас.

Женщина захлопнула дверь, но дверь тотчас снова открылась, и в нее просунулась изрядно облысевшая мужская голова:

— Что вам угодно, молодой человек?

Этот вопрос незнакомого мужчины взвинтил Ваню, придал ему удальства. Ему даже в голову не пришло, что этот человек мог быть мужем или любовником артистки и мог попросту спустить его с лестницы.

— Я хотел бы видеть Нину Белоножко, — сказал Ваня с вызовом.

— Кого, кого?

— Я ведь уже сказал!

— Сию минуту. — Дверь вновь закрылась, и Ваня услышал, как мужчина крикнул: — Нина, спрашивают вас, какой-то очень юный поклонник… Из всех, кого я знаю, самый желторотый.

Дверь распахнулась в третий раз, и на этот раз на пороге показалась она — Нина Белоножко, в простом платье, в туфлях на босу ногу, совсем не похожая ни на Одетту, ни на Одиллию, ни на Шурочку. От ее золотистых волос исходило ласковое сияние.

— Я слушаю вас, — произнесла Нина Белоножко, не переступая порога. Ваня уловил в ее голосе нотку раздражения, но оно тут же сменилось любопытством.

Ваня молчал. Перед ним стоял белый лебедь, превратившийся в женщину.

— Я вас слушаю, — повторила она. — Да что же мы стоим на площадке? Пойдемте ко мне в комнату.

Ваня вошел в полутемный коридор и увидел, как одновременно раскрылись три двери, из них выглянули любопытные женские лица, чем-то похожие одно на другое.

Ваня не помнил, как очутился в светлой комнате, опустился в кресло, напротив неприятного лысого человека, дымившего папироской.

Освещенная солнечным светом, льющимся из окна, Нина Белоножко казалась еще прекрасней, чем в театре. Теми самыми живыми руками, которыми вчера взмахивала на сцене, как крыльями, она передвинула на столе букет свежих роз, покрытых каплями воды, и легко опустилась на диван.

Молчать дальше было неудобно, и Ваня пробормотал:

— Вчера я вас видел в «Лебедином озере» и вот пришел поблагодарить.

— Спасибо! — очень просто сказала Белоножко и неожиданно спросила: — Вы что же, работаете? Вы рабочий?

— Нет, — соврал Ваня и с внезапным, несвойственным ему хвастовством добавил: — Я поэт!

— Поэт? — удивился мужчина. — Простите, как ваша фамилия?

— Аксенов. Иван Аксенов.

— Никогда не слыхал, никогда не читал, — заявил мужчина и, взяв из букета белую розу, принялся старательно примеривать ее к лацкану нового, хорошо сшитого пиджака. — Блока знал, Демьяна Бедного