4-03. Fuga maggiore - Евгений Лотош

— Военный переворот, вот как? — насмешливо спросил Мариси. — Ужасно интересный ход со стороны законного регента Хёнкона, верно?

— Законного регента? — вяло удивился посланник.

Мариси растянул рот в широкой ухмылке, в которой не наблюдалось ни капли веселья, вытащил из внутреннего кармана куртки лист и сунул его Маэну. Тот машинально взял, пачкая бумагу кровавыми отпечатками.

— Я ведь с самого начала предупредил о своем новом статусе. Вот указ о моем назначении, шо. Подписанный Сторасом-атарой и скрепленный, как и положено, обеими печатями, и Большой, и Малой. Оставь себе — если потребуется, я еще сотню таких наштампую. Перекрыть его можно только аналогичной бумажкой — да вот незадача: печати у меня, и ты их не получишь. Так что закон на моей стороне. Если какие-то там королевские дворы решат вмешаться, им придется устраивать полноценную войну против независимого государства и его законного правителя, а вовсе не подавлять бунт. Я бы настоятельно порекомендовал им сначала трижды подумать: Кайтар и Ставрия уже основательно вложились сюда и в стороне не останутся. А теперь убирайся отсюда, шо. И помни о моем предупреждении.

Машинальным движением посланник скомкал бумагу, уронил ее на пол и медленно поднялся со стула, опираясь на стол и вытирая кровь широким расшитым рукавом.

— Ты пожалеешь, — проговорил он медленно, глядя Мариси прямо в глаза. — Ты просто не понимаешь, адмирал, с какими силами связываешься и кому пытаешься противостоять. Ничего, скоро выяснишь. Наслаждайся своим регентством и властью… пока еще можешь.

Мариси сделал угрожающее движение, и Маэн в страхе отпрянул, едва не упав снова. Бросив на адмирала злобный взгляд, он повернулся к двери.

— Стой! — вдруг приказал ему Хиса. — Жди здесь. Кайтё, на два слова наедине.

Мариси с недоумением взглянул на своего помощника, но кивнул и вышел вслед за ним в пустой коридор, закрыв за собой дверь.

— Кайтё, он не простит, — быстрым шепотом произнес Хиса. — Никогда не простит, ни через год, ни через сто лет. Он станет мстить тебе, а у таких мудаков много возможностей и связей. Его нельзя выпускать, кайтё.

— Что? — пораженно спросил Мариси.

— Здесь, на заставе, есть опытные и надежные механики. Кайю Мисито, например, из ветеранов, ты его знаешь. Если испортить тормоза, там, ниже по дороге, есть одно подлое местечко над крутым обрывом…

Мариси взял его за горло железной рукой, и помощник немедленно заткнулся.

— Я признателен за твое беспокойство, — негромко сказал адмирал, — но если ты еще раз предложишь мне что-то подобное, я вышвырну тебя отсюда. Мы не занимаемся политическими убийствами, насколько бы выгодными или необходимыми они ни казались, понял? Сторас-атара весьма категоричен насчет таких фокусов, и я с ним согласен. У нас университет, а не королевский двор, понял?

Хиса нехотя кивнул. В его глазах Мариси видел неодобрение… ххаш, да он сам на секунду испытал такое страшное искушение!.. но нет, нельзя. Адмирал выпустил своего помощника и отступил на шаг.

— А теперь давай уберем отсюда мусор, — сухо сказал Мариси. — И постарайся не пришить его ненароком. У меня и без того руки чешутся.

Тот же самый день. Оокий, Ценгань

Где-то снаружи громко хлопнула дверь, затопотали тяжелые шаги, донеслись возбужденные мужские голоса. Фуоко прислушалась. Кажется, явилась большая группа, человек семь или восемь как минимум. За ней?

Сколько времени прошло с тех пор, как ее привезли сюда? Вторые сутки минули, кажется — если только она ни разу не провалялась без сознания больше суток подряд. Мысли путались, тяжелая сонливость сковывала тело, клонила подбородок к груди и смыкала веки. Наверное, ей все-таки что-то подсыпали в еду. Или в питье. Она с трудом могла вспомнить, как ее сажали в машину в Шансиме и везли сначала по городским улицам, потом вроде бы за городом… а потом — серый туман. И отрывки воспоминаний, с трудом прорывавшихся через него: какая-то грязная, с клочьями отслаивающихся обоев, комната (не нынешняя), тусклое оконце, отвратительный на вкус слипшийся вареный рис, какие-то люди, ходящие взад и вперед… И сны, в которых перед глазами вспухали и съеживались разноцветные шары, волновались полотнища ясного чистого света и трехмерные спутанные графики математических функций, по которым она скользила, словно по горным склонам. Она все время чувствовала Кириса, близко, совсем рядом, слышала его чистый протяжный звук, словно далекая фанфара, иногда затухающая совсем, иногда зовущая торжественно и оглушительно громко. Иногда его нота заглушалась мощными симфониями и хоралами, водопадами миллиардов звуков, но потом все равно прорезалась снова. Изредка что-то большое и родное, но смертельно перепуганное ворочалось за далеким невидимым горизонтом, посылая лучи неуверенности и страха. Тогда Фуоко вместе с другими детьми, такими же испуганными, как и то, большое, шарила по окрестностям взглядом, щупала невидимыми многочисленными руками в надежде найти и раздавить маленькие, злые и колючие крошки угрозы, постоянно вспыхивающие вокруг, словно орды комарья, вылетающие из неведомого болота. Но крошки оказывались слишком шустрыми, они появлялись, распухали, высовывали дразнящие языки и скалили жуткие зубы — но тут же исчезали, прежде чем она успевала поймать и раздавить их, и чувство отчаяния охватывало всех вокруг. Роза должна распуститься, звучали тихие голоса, семена созреют, но пожиратели придут и уничтожат все, как уничтожали раньше, и нельзя бежать, потому что мать уже посадила семя в оранжерее, и оно дало ростки, и нельзя извлечь его и бежать, нельзя бежать, нужно защищаться, пока роза не распустится…

Потом Фуоко выныривала из сна, и горячечные образы пропадали… нет, не так. Они оставались где-то глубоко-глубоко в подсознании, просясь наружу, но окутывающий сознание тяжелый серый туман не выпускал их из призрачной клетки. Девушка часами лежала, бездумно глядя в потолок, по которому перемещались блики света от щелястых ставен, закрывавших окна. Изредка ей приносили поесть… кажется, потому что она помнила ощущение тяжелой неудобной вилки в руке. Один раз она с трудом поднялась и нашла посудину вроде глиняного ночного горшка с отбитой ручкой. Использовав ее и оставив прямо посреди комнаты, она снова легла и впала в полузабытье.

Сейчас серый туман стремительно рассеивался, и она уже вспомнила, кто она и что с ней случилось. Ее украли. Сначала она ушла добровольно с одним бандитом, который вроде бы оказался довольно неплохим дядькой, а потом ее украли — или нужно говорить «увезли силой»? — совсем другие. И эти другие, похоже, церемониться с ней не собирались. Нужно бежать. Но как? Мысли все еще ворочались с трудом, но что ее охраняют — к гадалке не ходи. Ее попытаются остановить — и что? Наверняка она сумеет их сжечь, как уже дважды сжигала людей. Но она не хочет никого убивать. Что делать? Нужно собраться с мыслями. Полежать еще немного, приходя в себя — и начать думать. И ни в коем случае больше не есть и не пить, даже если ее попытаются заставить.

За стеной по-прежнему тяжело ходили и переговаривались. Она повернула ватную голову и вгляделась в полумрак комнаты. Здесь пусто. Голые, плохо оштукатуренные стены, некрашеный и наверняка занозистый пол, потолок из переплетенных дранок — и окно, хотя и закрытое снаружи щелястыми ставнями, но с отчетливо различимым силуэтом решетки. Лишь теперь Фуоко ощутила, насколько твердая под ней кровать. Она провела рукой: нет, даже не кровать, а что-то дощатое, с тонким матрасиком и тощей подушкой. Одежда? Какие-то грубые тряпки — хотя нет, она сама так оделась еще в гостях у… как его звали? Девушка напрягла память — и на нее вдруг словно выплеснули ушат ледяной воды. Все вокруг стало кристально-ясным и звонким, словно на заснеженном склоне горнолыжного курорта в солнечный день. Воспоминания нахлынули волной: двое суток плена обрушились на голову всем своим весом, и несколько секунд она задыхалась, пытаясь справиться с потоком образов и звуков. Теперь она отчетливо знала, что за стенами ее комнаты — восемнадцать микроскопических студенистых комочков, чуть светящихся изнутри, с разнообразными примесями и плотными металлическими вкраплениями, реагирующих на попытки общения умеренно-раздражительным кинетическим воздействием, а иногда и локальным усилением энтропии. Их едва заметное свечение уже не вызывало такого любопытства, как поначалу, а поскольку любые попытки поговорить обычно приводят к быстрому потуханию света…

Что происходит?! Приступ паники захлестнул Фуоко, и она резко вскочила на ноги, дико оглядываясь. Словно кто-то думал за нее — или вкладывал ей в голову свои мысли, понятные, но абсолютно чужеродные. Она что, с ума сходит? Какие комочки? Какое свечение?..

Додумать она не успела, потому что дверь вдруг резко распахнулась от сильного удара, и в комнату вошли пятеро. Один, высокий и плотный, с глазами, глубоко посаженными под нависающим лбом, и пятью стальными серьгами-клипсами в ухе, казался смутно знакомым. Кажется, именно с ним она ехала в машине. Как его называл… Мэй? Да. Мэй, предводитель той группировки. Он назвал имя, но оно совершенно вылетело из головы. Двое других — здоровые громилы, даже выше и шире в плечах, чем первый — смотрели сумрачно, их руки лежали на небольших, со странными горбами автоматах с длинными магазинами. Стволы пока что смотрели в пол, но, насколько Фуоко могла судить по воспоминаниям о домашней охране, оружие уже было переведено в режим автоматического огня. Один из громил с легкостью тянул за собой небольшого человечка в рваном халате (и даже без штанов), а еще один человек, выглядящий почти нормальным и носящий обычные местные штаны и рубашку с длинными рукавами, опасливо семенил позади всех.