Шляпу можешь не снимать. Эссе о костюме и культуре - Линор Горалик

желает думать о будущем. Еще одним общим мемом в рамках описания и обсуждения «кидалтов» становится упоминание «синдрома Питера Пэна» (в свою очередь, медийного мема: такой синдром не фигурирует в стандартных мануалах психиатрической диагностики – например, в Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders[6]): подразумевается, что «кидалты», как и герой романа Дж. Барри, не желает взрослеть и живет в собственной зачарованной стране, полной инфантильного очарования. Некоторые исследователи «кидалтов» снисходительно замечают, что сами «кидалты» «не обязательно инфантильны», другие, напротив, ужасаются инфантилизму этих взрослых людей, ведущих себя по-детски.

Общий тон существующего на сегодняшний день обсуждения (а точнее, медийного конструирования) феномена, маркируемого словом «кидалт», – это тон эсхатологического плача разной степени сдержанности. Как всегда бывает в процессе конструирования медийного феномена, подход к вопросу о «кидалтах» оказывается удивительно бихевиористским, не сказать – антропологическим: что ест, как выглядит, куда ходит, что смотрит. Вопрос «почему» чаще всего игнорируется, как наименее интересный, зато финалом материала или книги обычно оказывается неожиданный для антропологического труда пассаж о грядущих бедах цивилизации, заселенной одними «детьми с кредитными карточками». При этом предполагается, видимо, что кредитные карточки через десять лет этим «бреющимся детям» будет выдавать некая божественная сила – или трясущиеся от старости представители старой гвардии, которые не могут уйти с поста, являясь последним зрелым оплотом инфантильного человечества. Иными словами, вопрос о том, как на самом деле будет развиваться феномен, большинством исследователей не ставится тоже. Продолжая употреблять слова «синдром Питера Пэна», мы сами оказываемся носителями «синдрома Тикающего Крокодила»: мы откусили кусочек от очень лакомой темы, мы все еще чувствуем на устах ее вкус, но ухватить ее не можем, а лишь жадно ходим за ней по пятам.

Причина вышесказанных упущений, как мне кажется, заключается в очень базовой проблеме: любая попытка задать один из перечисленных мной выше вопросов приводит к распаду всей существующей нынче концепции «кидалтов». Феномен «кидалтов» – в том виде, в котором он обычно описывается и обсуждается, по-видимому, не поддается последовательному анализу потому, что является вымышленной конструкцией, – результатом естественной, но, видимо, все-таки не слишком продуктивной попытки объединить целый ряд действительно новых и нетривиальных явлений в единую систему и дать ей некоторое имя. Однако в данный момент имя «кидалты» не маркирует сколько-нибудь полную систему понятий – оно является мемом. Явление же, о котором идет речь, действительно требуют осмысления – или, по крайней мере, начальной попытки такового. Не претендуя на успех, я хотела бы сделать эту попытку.

«Новые взрослые»: постановка вопроса

Мне видится корректной (хоть и не лишенной целого ряда недостатков) следующая формулировка: в последние полтора десятилетия мы наблюдаем, как некоторые люди, пребывающие в возрасте, однозначно ассоциирующемся у нас со зрелостью, принимают персональные решения как повседневного, так и стратегического характера, ассоциирующиеся у нас со значительно более молодой возрастной группой, и выстраивающие свой образ жизни в соответствии с этими решениями. При такой постановке вопроса мне видится очень важным обратить внимание на субъективность описываемого феномена: главное, что заставляет нас замечать его, главное, что делает его, собственно, феноменом, – это его несоответствие нашим представлениям о том, какие решения должен принимать и какой образ жизни должен, соответственно, вести человек, причисляемый нами к категории «взрослых». Попытка понять причины этого субъективного несоответствия (и, возможно, пересмотреть его основания) кажется мне наиболее интересным подходом к разговору об указанном феномене.

Избегая термина «кидалты» с его нынешней негативной нагрузкой и его не слишком ясным смыслом, я предпочту пользоваться термином «новые взрослые». Для наших последующих рассуждений крайне важно присутствие здесь слова «взрослые» безо всякого иронического контекста.

«Новые взрослые» и бытующая концепция зрелости

Практически любой материал о феномене «новых взрослых» – журналистский, исследовательский, социологический, – виденный мной до момента написания этой статьи, включал в себя непременную попытку определить, по каким именно параметрам «новые взрослые» не проходят тест на «взрослость».

Например, в августе 2004 года Sunday Times сообщала об исследовании, проведенном Британским советом экономического и социального развития: в ходе исследования выяснялось, сколько 30-летних американцев, британцев и австралийцев проходят «три теста на зрелость: окончание образования, уход из дома и финансовая независимость». Sunday Times сообщала[7], что таких людей оказалось меньше трети. Автор статьи цитировал доктора Эльзу Ферри, автора исследования, заявлявшую: «Задержка в достижении зрелости становится все заметнее и заметнее». Однако ни в какой момент статья не задается вопросом о целесообразности определения «зрелости» посредством именно этих «трех тестов». В целом ряде других материалов[8] авторы охотно вспоминают, что «…оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей», попрекая «новых взрослых» тем, что по окончании учебы они иногда продолжают жить с родителями. Из одного материала в другой кочует мем про то, что «зрелость теперь наступает в 35 лет», – источником загадочной цифры, по всей видимости, следует считать материалы американской переписи населения 2000 года, показавшей, что 25% американцев в возрасте между 18 и 34 живут с родителями[9], а также привычку ряда маркетинговых компаний определять достижение покупателем тридцатипятилетия как переход в другой сегмент «целевой аудитории».

Эти и многие другие примеры показывают нам, насколько болезненно-насущной является наша потребность четко определить грань между «зрелостью» и «незрелостью» даже там, где в этом нет юридической необходимости. Нам важно не только строго зафиксировать, с какого момента человек, принадлежащий нашей цивилизации, имеет право совершать те или иные поступки или привлекаться к полной мере ответственности за те или иные преступления, – нам важно осознавать, что существует некоторый ментальный рубеж, переходя который человек делается «взрослым».

Это необходимо нам, по-видимому, в первую очередь для того, чтобы знать, кто находится в курсе правил нашей общей игры. «Взрослые» по определению играют между собой на равных: если мы говорим, что тот или иной человек – «взрослый», мы понимаем, чего от него ждать, как на него воздействовать, как с ним обращаться. «Новые взрослые» вызывают раздражение и тревогу у такого большого числа наблюдателей, возможно, еще и потому, что нарушают чувство безопасности, становятся в большой мере непредсказуемым фактором на общем игровом пространстве.

Не исключено, что в тревоге по поводу «новых взрослых» присутствует и еще один фактор: представители старших возрастных категорий часто испытывают определенную боязнь подростков (а именно с их стилем жизни часто сравнивают стиль жизни «новых взрослых»). Речь идет не о витальном страхе перед прямой агрессией со стороны молодых людей (самостоятельная и характерная тенденция)[10], но о восприятии подростка как «иного», обладающего достаточными возможностями для того, чтобы нанести вред или причинить боль. «Новый взрослый» оказывается очень опасным «подростком»