Зов красной звезды. Писатель - Бэалю Гырма

— Ради их счастья мы и боремся. Если я погибну за революцию и за единство нашей родины, то это ради того, чтобы их завтрашний день был светлым. А что я могу сделать для их счастья, оставаясь здесь? Мое отсутствие особенно не меняет их жизни. Благодаря народу и революционному правительству у них все есть.

— И твои товарищи думают так же, как ты?

Мальчик уснул на руках, и Беккеле позвал жену, чтобы та его уложила. Поцеловав сына, он с улыбкой ответил:

— Конечно, я говорю прежде всего о себе, но мне кажется, что большинство думают так же. Безусловно, есть и такие, кто говорит, что пора другим сменить их, что у других тоже есть долг перед родиной. Однако я думаю, что, когда речь идет о революции и защите страны, считаться грех. Каждый в меру сил на своем месте должен выполнять этот боевой долг. Не добившись победы, нельзя уходить с поста. Довести дело до победного конца или умереть — вот как я понимаю нашу общую задачу.

И тут господин Бырлие, уже порядком захмелевший, вдруг громко спросил:

— Все возвращаются с фронта с медалями, а где же твоя награда?

Он подливал себе ареки, катикалу, телля — все подряд.

— Ну и вопрос! — засмеялся Беккеле. — А что я сделал, чтобы мне дали награду?

— А что сделали другие? — не унимался господин Бырлие. Беккеле опять засмеялся:

— Совершили героические подвиги — вот что! Если бы ты знал, сколько достойных сыновей у Эфиопии! — сказал он, поглаживая усы. — Моя награда — это мощь революции. Другой я не желаю. И горжусь теми, кто получает награды за подвиги и мужество. Если потребуется, я тоже не подведу. Будь уверен.

— Долой всех выскочек-контрреволюционеров! — вдруг закричал Мандефро.

Сирак знал, что солдаты, вернувшиеся с фронта, любят прихвастнуть своими подвигами, и потому вопль Мандефро показался ему совершенно неуместным. Он даже испугался, что Беккеле рассердится. Но Беккеле был не только храбрым, но и добрым, скромным человеком. Он поднял стакан и протянул Сираку, предлагая выпить. Сирак пригубил ареки.

— А как оно там, на войне? — нарушил тишину слепой.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Беккеле.

Слепой повернулся на его голос и уточнил:

— Страшно небось?

Беккеле задумался и, помолчав, ответил:

— Когда услышишь свист первой пули и увидишь первого убитого, то… как это сказать, трепещущая плоть становится бесчувственной, словно деревяшка. А потом уже не думаешь о смерти. Забываешь о том, что можешь погибнуть, и бросаешься в атаку. В разгар боя совсем не чувствуешь страха, только потом, когда бой кончается, становится страшно. Да и то это лишь в первые два-три сражения, а дальше о смерти вообще перестаешь печалиться. Некогда. Лишь одно в душе — одолеть врага. Не знаю, как у других, у меня так.

Сирак подумал о том, что человек ни при каких обстоятельствах не желает думать о том, что смерть неминуема. Не допускает эту мысль в свое сознание. Он вспомнил своего седовласого Агафари. Ведь старик ничем не отличается от других людей. Каждый живет надеждой на лучшее и стремится отдалить свой конец. Да и сам Сирак разве не похож на своего героя? Он даже вздрогнул от неожиданности. Только теперь он понял, что мысли Агафари были его мыслями. И ему стало не по себе. В это время нищий слепой громко произнес:

— Братья мои, на этом свете нет ничего страшнее, чем прожить в вечной темноте. Не приведи господь! Прожить в вечной темноте и вечном страхе! Видеть своего врага и вступить с ним в бой — это не страшно. Намного страшнее не видеть ни равнин, ни пропастей и во всем зависеть от поводыря.

Сирак посмотрел в пустые колодцы его глаз и спросил:

— Отец, с каких пор вы не видите свет божий?

А сам подумал при этом: «Если человек не видит луч восходящего солнца, красоту вечерних часов, сверкание звезд, сияние полной луны, улыбки людей, красоту природы, разве это жизнь? Как же надо зрячим уметь ее ценить!»

— С раннего детства, — отвечал слепой, — когда я был еще младенцем и питался молоком матери. Оспа сделала меня слепым. И вот я ползаю во тьме уже шестьдесят лет. На том месте, где я всегда сижу и прошу милостыню, прошло сорок лет моей жизни. Когда я впервые сел у дороги, там жил француз месье Терет[65]. Кстати, именно тогда наш квартал стали называть Кварталом Преданий. Если бы в те времена с болезнями воевали, как сегодня, тьма не поглотила бы меня. Но что делать?! Само время было слепым.

— А как вы чувствуете природу, как ее представляете? — спросил Сирак старика, высказав давно мучивший его вопрос.

— Сын мой, разве можно тосковать по стране, где ты не бывал? Мой свет — это вы, зрячие. Свет человека есть человек, — сказал он задумчиво. — Не только свет, но и спасение.

— А разве вы не боитесь? — спросил Сирак.

— Чего? — не понял слепой.

— Тьмы?!

— Нет, я ведь не умер со страха. И разве я не живу, преодолевая все тяготы жизни?

Сирак подумал о том, что у него самого нет такой силы духа, как у этого несчастного. Он не успел ответить слепому, потому что господин Бырлие закричал:

— Да здравствует тряпье нашей округи, оно дает мне жизнь! А вы замолчите, заклинаю вас революцией и Дергом!

Все рассмеялись, а тетушка Алтайе, поджав губы, тихо сказала:

— О господи! Могила, видно, теплее, чем такая жизнь. Господин Бырлие не унимался.

— А ты что молчишь? — привязался он к Мандефро. — Прославляй свой костыль!

— Долой реакционеров! — раздалось в ответ.

— Ишь ты, какой передовой! — не отставал господин Бырлие.

— Славь свои лохмотья и сиди спокойно! — отрезал Мандефро.

— И то правда. Хоть бы раз в жизни повезло мне сшить что-нибудь из новой ткани! Только и знаю, что перешиваю обноски для всей округи. До чего ж надоело! Устал. Вчера, сегодня, завтра… каждый день одни лохмотья, — сказал он с досадой.

Беккеле грустно слушал его.

— Да кто же в нашем районе может сшить себе новое платье? — сказал он. — Кто, скажи? Или ты не понимаешь, что здесь живут бедняки из бедняков? Но ты не волнуйся. Наступит время, когда люди станут жить лучше и будут шить одежду из новых тканей. Между прочим, я привез жене и сыну из Асмары немного ткани. Как-нибудь зайду к тебе, — сказал он господину Бырлие, — и ты сошьешь кое-что для нас и для моего сынишки.

В это время появилась жена Сирака. Впереди нее шествовала с мэсобом в руках, покрытым красной накидкой, Вубанчи.