Зов красной звезды. Писатель - Бэалю Гырма

Зов красной звезды. Писатель

ЗОВ КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ

Перевод В. Ивановой и В. Платова

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вот-вот наступит комендантский час. Но Аддис-Абеба, обычно мирно дремлющая в это время, теперь неспокойна. В сгустившейся тьме не слышны протяжные вопли гиен, отрывистый лай бездомных псов, зато напряженную тишину то и дело вспарывают одиночные выстрелы из пистолета и автоматные очереди, пугая притихших в своих домах обывателей. Разве уснешь под эту страшную музыку? Опасливый взгляд блуждает по потолку, ухо прислушивается к пальбе за окном. Подобно антилопам, учуявшим запах пороха, люди замерли в тревожном ожидании.

Госпожа Амсале по обыкновению рано совершила свой вечерний туалет. Выпила два стакана жидкой каши, сдобренной медом, умылась холодным молоком, жирно намазала лицо маслом, так что оно заблестело, словно покрытое росой, повязала голову косынкой, прикрыв уши, и улеглась в постель. Сон к ней не шел. Толстая, как бочонок, она переваливалась в постели с боку на бок. Только глаза сверкали в темноте. Муж ее, ато[1] Гульлят, тоже никак не мог уснуть. Его длинный нос торчал из-под простыни, вспотевшая лысина блестела, глаза, глубоко запавшие, нервно моргали. И ему не лежалось спокойно. Он непрерывно ворочался, при этом тело его напоминало бревно, уносимое течением реки.

— Выключи радио! Пропади оно пропадом! — раздраженно сказала госпожа Амсале. — Что ты все слушаешь? Точно прилип к приемнику.

— Новости! Надо же знать, что творится в стране! По местному радио передают только ругань да всякий вздор. Объективную информацию дает лишь заграница.

— Чепуха все это! Совсем оглушил, выключи, ради бога!

Ато Гульлят встал и скрепя сердце выключил радио. Целыми днями он с жадностью слушал иностранные радиопередачи, крутил рукоятку приемника, настраивал его то на одну волну, то на другую.

Как только радио смолкло, ато Гульлят прислушался к выстрелам. Интересно, из чего палят? Вот — из пистолета. А это уже пулемет.

— Господи милостивый, как близко! Ворота не забыла запереть? — спросил он жену.

— Пойди да проверь, — ворчливо ответила госпожа Амсале. — Деррыбье теперь нет! Давно уж! И почему я так часто вспоминаю его в эти дни? Да, он-то всегда вовремя запирал ворота.

Деррыбье много лет прислуживал в доме ато Гульлята. Но после революции он решил уйти — захотелось парню учиться. Бывший хозяин не препятствовал и даже помог ему устроиться в Министерство информации и национальной ориентации. С тех пор прошло больше двух лет. Госпожа Амсале давно его не видела, но частенько вспоминала: уж больно слуга был хорош — проворный, исполнительный. Бывало, понадобится госпоже что-нибудь особенное, не в духе хозяйка или еще что стрясется — всегда зовет Деррыбье, другим слугам не доверяла.

«Как такого добром не помянуть?» — подумала она.

— Ох, видно, не спится тебе, потому и капризничаешь…

— Клянусь своим отцом, не радует меня человек, который не способен понять настроение другого. Не отличается он от дикого зверя, — сердито сказала госпожа и повернулась спиной к мужу.

Ато Гульлят продолжал прислушиваться к тому, что происходило на улице, вытаращив в темноте свои маленькие глазки. Он чувствовал биение усталого, ожиревшего сердца и боязливо вздрагивал от каждого выстрела, нарушавшего полночную тишину.

— Позвони детям, узнай, все ли у них в порядке! — властно произнес ато Гульлят.

— Сколько можно им звонить?

— Ничего, позвони еще. Меня они не слушают, ведь сколько раз я требовал, чтобы они не ночевали в том доме!..

— Ох, герой! — бормотала госпожа Амсале, с трудом поднимая свое грузное тело и направляясь к стоявшему на низком столике в углу телефону. Она была небольшого роста, грудь ее казалась неестественно тяжелой, полной и походила на лоток для продажи мелких товаров. Словно и не женская грудь, а надутые воздухом резиновые шары, запрятанные под ночную рубашку. На короткой шее виднелась традиционная татуировка, которую она тщетно пыталась вывести в течение многих лет. Широкий зад, огромный, как у беременной, живот, маленькое круглое лицо — все это делало ее похожей на нелепую куклу.

— Наверное, они уже спят. Никто не отвечает, — сказала она, прижимая к уху телефонную трубку.

— Под такую пальбу! Брось, это невозможно. Не случилось ли с ними чего?

Госпожа Амсале положила трубку. Ато Гульлят привстал в постели:

— Ну разве я им не говорил, чтобы они не ночевали там, в магазине?!

— Сам знаешь, как они тебя слушают. Ты ведь только для вида отец. Да и со мной они нисколько не считаются. О господи, ну и дети! Тесемма отрастил длинные патлы, стал похож на бродягу. Противно смотреть на его заросшее лицо и сутулую спину. Ну а о Хирут и говорить нечего. Пропадает девочка! Откуда у нее дорогие духи, платья, туфли?! Где она шляется? Никому не известно. Спросишь, так она только отмахнется, хлопнет дверью — и нет ее. Или запрется в комнате с обросшими вроде Тесеммы парнями, которые никого в грош не ставят, и шушукается с ними часами. Не знаю, что и делать. Извелась вся, — сказала госпожа Амсале, глубоко вздохнув. На мгновение она даже возненавидела своего бородатого сына.

Тесемма стал совсем взрослым. Отпустил неряшливую бороду, и лицо его теперь напоминало заросшее сорняками поле. Матери ужасно это не нравилось. Она избегала появляться на людях вместе с сыном. Не было у нее желания видеться и с младшим своим братом, Гьетачеу. Рядом с ним она чувствовала себя старухой — брат был совсем седым. Разве объяснишь посторонним, что у них в роду все рано седеют?

Она стеснялась своих лет, часто повторяла: «Я еще молодая. Просто замуж вышла рановато». Поэтому ровесницы госпожи Амсале при встрече не упускали случая съязвить: «О, вот и наша девочка!» А молодые девушки, с которыми она пыталась держаться как с одногодками, без обиняков называли ее «мамашей». Это возмущало ее, она взрывалась руганью, верещала, словно рассерженная обезьяна, которую согнали с любимого дерева. Возраст был ее врагом, с которым, как ни старалась, она не могла сладить. С тоской она замечала на своем лице все новые метины, оставленные беспощадной дланью времени.

Ато Гульлят продолжал размышлять вслух:

— Порядка нет. Расшатаны основы жизни. Родишь, вырастишь их, а они совсем чужие. Во всем виновато время. Других причин нет. — Немного помолчал и добавил: — Ну что теперь делать?

— О чем ты?

— О детях, конечно!