Зов красной звезды. Писатель - Бэалю Гырма

болью Деррыбье вспоминал, как Хирут и Тесемма запирались в своей комнате с длинноволосыми приятелями, вслух читали какие-то политические статьи, на полную громкость включали проигрыватель, дом сотрясался от их хохота, бесшабашной кутерьмы. Они без конца курили, жевали чат[15]…

«От каждого из нас требуется принципиальный классовый подход…» Деррыбье почувствовал угрызения совести. Затянувшаяся пауза вызвала недоумение в зале. Все вопросительно смотрели на выступающего. Что с ним? Разучился говорить?

— Простите, товарищи, — наконец произнес Деррыбье. — Лозунги лозунгами, но мы должны помнить, что практика без теории слепа, а теория без практики мертва. Вот в чем суть. Так будем же бороться за проведение в жизнь принципов демократического централизма!

— Будем бороться! За демократический централизм! Превыше всего революция! Революция! — скандировал зал.

Закончив выступление, Деррыбье осознал, что мысли его ушли слишком далеко. Он томился внутренним беспокойством, словно заблудившийся путник на перекрестке двух дорог. Какая-то тяжесть лежала на сердце. Он не слышал аплодисментов зала и не чувствовал рукопожатий товарищей, поздравлявших его с избранием на почетный и ответственный пост.

Снова поднялся председатель собрания и объявил, что теперь перед революционным судом предстанут бывший председатель кебеле Вассихон и его сообщники. Два вооруженных автоматами молодых человека ввели в зал виновных со связанными за спиной руками. Впереди шел Вассихон Кеббеде. Он высокомерно поглядывал по сторонам, как будто и не боялся вовсе. «Вчера эти люди беспрекословно подчинялись мне, а сегодня готовы хохотать во всю глотку, когда меня будут вешать на площади, — думал он, — горе тебе, Вассихон, чуть замешкался — и эти мерзавцы опередили тебя!»

Не каждый из присутствующих решался смотреть Вассихону в глаза даже сейчас. Ведь еще всего несколько часов тому назад он, вооруженный винтовкой и револьвером, выпятив грудь и расправив широкие плечи, мог задержать любого. Злой прищур его маленьких глаз не сулил ничего доброго. Один вид этого человека, этого безжалостного карателя, внушал страх, многие боялись даже его тени, а ведь в свое время он проявил себя храбрым борцом за революцию, потому и был избран председателем кебеле. Но испытания властью не выдержал, запятнал свою совесть кровью невинных жертв. Поэтому не было сейчас к нему сострадания ни у одного из сидевших в зале людей. Все понимали, как он опасен. Не зря говорят: уж коли поймал леопарда за хвост, держи его крепко.

Бывший председатель кебеле и его прихвостни совершили тяжкие преступления. Вассихон обвинил шестнадцатилетнюю девушку Зынаш Тебедже в сочувствии анархистам, арестовал ее и подверг пыткам, а затем изнасиловал и убил. Тело выбросил на дорогу и, чтобы замести следы, положил в карман куртки контрреволюционную листовку. Шантажировал Асегедеч Демсье, почтенную мать семейства, мужа которой арестовал по обвинению якобы в принадлежности к ЭДС, принуждал ее к сожительству; вскрылось еще несколько случаев, когда он, злоупотребляя властью, вызывал на допрос красивых женщин с целью надругаться над ними. Репрессии против честных людей он оправдывал разглагольствованиями о «красном терроре». Он освободил из тюрьмы убийцу Вольде Тенсае, получив от него взятку в две тысячи бырров[16]. Запугивая владельцев питейных заведений, он пьянствовал за их счет. Безнаказанность распаляла его. Однажды он арестовал двух женщин и трех мужчин, назвав их анархо-фашистами. Пытал их, выколол им глаза, отрезал женщинам груди, потом всех расстрелял, а трупы выбросил в реку. Опасаясь разоблачения, Вассихон окружал себя верными людьми. Он замышлял убийство тех активистов кебеле, которые могли представлять для него опасность, стать помехой на его пути. Было задумано объявить этих людей противниками революции, взвалить на них вину за совершенные Вассихоном и его шайкой преступления и на основании этого уничтожить. А там, глядишь, Вассихон исчез бы из родных мест и как-нибудь избежал бы расплаты.

Однако этой надежде не суждено было осуществиться. Зарвавшегося преступника, ввергнувшего целый район в атмосферу беззакония и страха, арестовали. И вот он, Вассихон, стоит со связанными за спиной руками. Его будут судить те самые люди, которых он мысленно уже обрек на гибель. «Да, глупец я, нельзя было медлить!» — думал Вассихон, скрипя от досады зубами. Он понимал, что это конец. Какие могут быть надежды? К чему раскаяния, сожаления? Пустое. Он словно окаменел: умереть или жить — для него это уже не имело значения.

Деррыбье, поглощенный своими мыслями, казалось, не видел перед собой Вассихона, не слышал возбужденного гула, наполнившего помещение при появлении преступников. Смятенная совесть увела его в мир, где осталась та, которую он продолжал безнадежно любить…

— Итак, товарищи, — повысив голос, сказал председатель собрания, — вы информированы о сути обвинений, предъявленных арестованным. Кто хочет высказаться? Каков будет приговор?

Последняя фраза вернула Деррыбье к действительности. Глядя на Вассихона, он подумал, не окажется ли сам завтра на его месте. И ему стало страшно. Даже мурашки по спине побежали. Спрятанное в тайных глубинах сердца чувство к Хирут никак не вязалось с окружающей обстановкой. В голову пришла мысль, что любовь к этой девушке чревата опасностью. «Да, иногда мы боимся самих себя! И живем в тени этих страхов», — подумал он.

— Революционная кара! И немедленно! Вот приговор преступнику! — раздались крики в зале.

— Революционная кара немедленно! Хорошо. Но этого недостаточно. Каждый должен высказаться персонально, — ответил председатель собрания. — Могут быть другие мнения. Кто за высшую революционную кару, прошу поднять руки.

Тут Деррыбье взял слово:

— Минуту, товарищи, я хочу высказаться. Это принципиальный вопрос. Ничьи настроения, субъективные мнения не должны повлиять на его решение. Преступления, которые совершили Вассихон и его сообщники, вполне доказаны. Не думаю, что у кого-либо из сидящих в зале есть на этот счет сомнения. В общем, учитывая тяжесть их преступлений, было бы правильно передать дело в вышестоящий государственный орган. Вправе ли мы чинить самосуд? Подумайте, товарищи.

— Решили уже большинством голосов, — возразил кто-то с места. — Остается вынести приговор, привести его в исполнение — и баста!

— Правильно, правильно! — раздались голоса.

— Товарищи, — вмешался председатель. — Мы действительно должны решить вопрос в принципе. Нельзя понимать демократию как механическое большинство голосов. Соблюдая равенство и свободу в обсуждении тех или иных вопросов, мы должны принимать справедливое, продуманное решение. Поэтому, я полагаю, следует внимательно отнестись к предложению товарища Деррыбье.

Собрание возбужденно загудело. Кому-то предложение Деррыбье показалось ревизионистским. Другие усматривали в нем правооппортунистический уклон. Разве можно с ним соглашаться? Третьи считали, что такая постановка вопроса противоречит интересам широких народных масс. Где это видано — носиться с преступниками, если вина их полностью доказана? Недопустимый либерализм! В зале было шумно, как во время дебатов в буржуазном парламенте. Деррыбье снова взял слово:

— Товарищи! Высказано много различных суждений. По сути дела, спор сводится к одному: будем