Интерконтинентальный мост - Юрий Рытхэу

Френсис прижалась к Петру-Амае. Пережитое на вершине Кинг-Айленда все еще было живо в ее памяти, и, вспоминая случившееся, она внутренне содрогалась и мысленно упрекала себя за слабость. Эта тайна мучила ее, не давала по ночам спать, но в то же время она понимала, что рассказывать об этом Петру-Амае не стоит. Она никому не сказала о встрече у бронзовой статуи Христа на вершине Кинг-Айленда. Когда она прибежала к себе домой, отец с матерью еще спали, и она успела не только помыться и переодеться, но и немного успокоиться. Однако тревога и страх прошли лишь после того, как Перси улетел на вызванном им пассажирском вертостате. До его отъезда Френсис пришлось сказаться больной и не выходить из дома.

Перси почему-то больше не делал попыток увидеться с нею, и это удивило не только ее, но и всех жителей Кинг-Айленда, особенно тех, кто любил всякого рода происшествия, оживляющие монотонную жизнь.

Петр-Амая осторожно освободился из объятий, закрыл дверь в ярангу и опустил меховой полог.

Темнота окутала влюбленных, приглушив шум нарастающего праздника, музыку, гремевшую из стереогромкоговорителей, расположенных умело и невидимо среди яранг и стоек для байдар старого Уэлена.

В меховом пологе лежал ворох новых оленьих шкур, в которых было мягко и покойно. Петр-Амая и Френсис любили друг друга с той же постоянной и неизменяющейся силой чувств, как любили в этом древнем жилище арктических охотников тысячелетия назад, век назад и всего лишь несколько десятков лет назад…

Адам Майна прошел по всему селению от Священных камней до последней яранги, вернулся назад и, заметив возле торжественного помоста Ивана Теина, спросил:

— А не требуется ли вам Главный хранитель Уэлена?

Иван Теин по достоинству оценил шутку, но ответил серьезно:

— Место занято, дорогой Адам. Когда я окончательно уйду на пенсию, я займу эту должность и переселюсь в ярангу.

В первый день своего приезда гости разбредались по своим старым знакомым, и на этот раз, как было заведено, Иван Теин позвал Джеймса Мылрока с женой к себе. Переезд гостей в новый Уэлен через лагуну осуществлялся на байдарах.

Джеймс Мылрок был доволен. Он чуть тревожился перед поездкой, опасаясь встречи со старым другом. Но Иван Теин держал себя так, словно между ними ничего не случилось. Ну, что ж, думал про себя Джеймс Мылрок, в конце концов обижаться и сердиться должен он. Перси нигде не было видно, хотя отец знал, что он аккредитован на фестивале в составе многочисленных журналистов, съехавшихся со всех концов мира: Арктический фестиваль этого года привлек всеобщее внимание, благодаря строительству Интерконтинентального моста.

Молодежь отправилась веселиться на берег лагуны, на большой зеленый луг, начинающийся от порога большого сельского Дворца культуры, а люди постарше разбрелись по домам.

И все же даже за дружеским чаепитием натянутость между Иваном Теином и Джеймсом Мылроком не исчезла, и в красивых чашках никак не таял ледок отчуждения.

Разговоры шли обо всем. Об охоте нынешнего года, о моржовых лежбищах, которые вопреки опасениям, вызванным строительством моста, заполнялись животными отнюдь не в меньшем количестве, чем обычно. О многом другом.

Иван Теин облегченно вздохнул, когда позвонил Саша Вулькын и предложил перед поездкой в тундру на ужин показать гостям хозяйство.

Начали с берега, где чуть дальше яранг, за местом, которое когда-то занимала полярная станция, стоял комплексный цех по переработке морской добычи.

Александр Вулькын был в своей стихии. Он велел всем обуться в специально обработанные резиновые сапоги, накинуть стерильные халаты и повел в холодный цех первоначальной разделки.

— Разделка, — начал Вулькын, — у нас производится почти вручную, ибо никакая программа и механика не могут пока сравниться с умением человеческой руки и глазами. Ведь сюда попадают моржи разной величины и возраста, тюлени, лахтаки и нерпы. У нас есть опытные раздельщики, которые огромного моржа расчленяют за считанные минуты.

Вулькын провел гостей через сортировку, откуда мясо направлялось в одну сторону, внутренности — в другую, кожи — в третью.

— В последние годы моржовая кожа сильно поднялась в цене. В основном она идет на обивку самых дорогих сортов мебели. Недавно получили заказ из Мексики: просят обработанную кожу моржа для обивки президентского кресла. Часть мяса замораживается для потребления жителями Уэлена, часть вывозится в Анадырь, в Магадан. Часть консервируется, перерабатывается в колбасу, сосиски, полуфабрикаты. Спрос очень велик, но ограничения в промысле морского зверя ограничивают и нас. Практически у нас ничего не пропадает. Вон там цех по переработке костей. Костяная мука идет на удобрения в наши же теплицы.

В тепличный комплекс, расположенный поодаль, пришлось ехать на тундроходах, быстроходных машинах на воздушной подушке.

В огромных теплицах было тихо и душновато от влажного и теплого воздуха. Лишь где-то далеко журчала вода и иногда лязгал какой-то механизм. Людей не было видно.

— Здесь мы производим все фрукты и овощи, которые имеют наибольшую ценность для человека в свежем, натуральном виде, — продолжил свои объяснения Александр Вулькын.

В конце длинного приземистого здания, у выхода миловидная служительница вручила каждому гостю корзину только что собранных плодов.

На вместительном тундроходе переправились через лагуну на оленьи пастбища. Папанто пригнал свое стадо поближе и раскинул походную палатку.

— А где яранга? — несколько разочарованно спросил Джеймс Мылрок.

— Ярангу мы летом не трогаем, — ответил Папанто. — Она стоит в среднем течении реки Тэю-Вээм. Кроме яранги у нас есть еще так называемый бригадный дом. Отсюда до него пятнадцать минут полета на вертостате. Там нас ждет ужин.

Однако на вертостате никто не захотел лететь: всем нравился тундроход. Он летел над самой поверхностью сущи. Немного шумновато, но вполне можно разговаривать. Однако все небольшие неудобства путешествия на таком виде транспорта вознаграждались удивительным ощущением плавности полета. Тундроход словно бы плыл над кочками, небольшими неровностями, переваливался через невысокие холмы, проносился над мелкими озерцами и пересекал тундровые ручьи и довольно широкие реки.

Бригадный дом был по существу и семейным домом Папанто и выглядел довольно импозантно, напомнив Мылроку дома состоятельных аляскинцев, построившихся у подножия Университетского холма в Фербенксе.

Семья оленевода на этот раз в полном составе находилась здесь.