Интерконтинентальный мост - Юрий Рытхэу

В другое время Иван Теин не преминул бы воспользоваться моментом и долго бы рассказывал о возникновении этого доброго обычая, прерванного годами холодной войны и возобновленного уже в самом начале двадцать первого столетия, в результате улучшения отношений между Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом, но сейчас он только сказал:

— Вы увидите настоящее искусство народов Арктики!

Мост-макет, собранный и установленный на том же самом месте, где прежде стоял взорванный его аналог, ничем не напоминал о том, что здесь произошло. Не было даже намеков на строительный мусор: промышленные роботы, в отличие от людей, запрограммированные на чистоту и аккуратность, никогда не оставляли мусор на строительных площадках.

Люди любовались мостом, фотографировали друг друга старыми моментальными аппаратами, обменивались снимками.

Ума с мужем, Метелица и Хью Дуглас медленно прошли по мосту-макету.

— Вообразите себе, что вы идете по настоящему Интерконтинентальному мосту, — улыбаясь, сказал Хью Дуглас.

— Только на пеший переход по настоящему мосту потребуются не одни сутки, — заметил Метелица.

— Ради интереса я бы разок прошел пешком по готовому мосту, — сказал Иван Теин.

За мостом-макетом, вынесенные на самую высокую Часть галечной косы, из зеленой травы торчали шесть темных, чуть глянцевитых, словно отполированных Священных камней. Простоявшие века под дождем и снегом, а потом несколько десятилетий пролежавшие в фундаменте старой уэленской пекарни, они оставались вечными в своих очертаниях и цвете.

— Возможно, что у них было некое, более значительное ритуальное назначение. На памяти моих родителей, эти камни служили местом, где сходились лучшие певцы Берингова пролива, — рассказывал Иван Теин.

— Похоже, что эти камни метеоритного происхождения, — внимательно всмотревшись, заметил Хью Дуглас.

— Вы что же, думаете, что здесь выпало шесть почти одинаковых метеоритов? — с сомнением спросил Метелица.

— Мог быть один метеорит, а потом его раскололи, — настаивал на своей версии Хью Дуглас.

На морском берегу, на уклоне, обращенном к воде, горели несколько костров.

Взглянув на них. Метелица вспомнил, как проносили над живым пламенем тело навеки уснувшего Глеба…

— А для чего костры? — полюбопытствовал американец.

— Каждый гость, высадившийся с байдары, должен пройти над углями, чтобы доказать, что он пришел с добрыми намерениями, — пояснил Иван Теин.

— Как, однако, красочна и многозначительна была прошлая жизнь! — то ли с одобрением, то ли с иронией заметил Хью Дуглас.

— Все эти обычаи, ритуалы сейчас уже, казалось бы, не имеющие смысла, были как бы психологической подготовкой к напряжению умственных и психических сил человека, — сказал Иван Теин.

По времени байдары должны были уже показаться из-за мыса. Большой информационный экран, установленный на специальной мачте, поднятой рядом с временным праздничным помостом, показывал, как флотилия оставляла позади скалу Ченлюквин. Впереди оставался мыс Безымянный, по-чукотски Еппын.

И вот одновременно с возгласами приветствий из-за темной громады мыса вынырнула первая байдара с белым косым парусом. Тут же следом за ней — вторая, третья. На верхушках мачт, несущих паруса, трепетали поднятые вместе флаги Советского Союза и Соединенных Штатов Америки.

Иван Теин, Александр Вулькын, официальные представители властей, прибывшие из Анадыря, Магадана, собрались у помоста, сооруженного почти у прибойной черты.

На первой байдаре, заполненной мужчинами и женщинами, детьми, одетыми в разноцветные камлейки, все легко узнали Джеймса Мылрока. Чуть позади него стоял Ник Омиак.

Упали паруса. Теперь на мачтах оставались лишь государственные флаги. В наступившей напряженной тишине громко журчала разрезаемая носами байдар светло-зеленая вода.

Вот нос первой байдары коснулся гальки, мягко зашуршал, и Джеймс Мылрок легко и упруго спрыгнул на галечный берег Уэлена. Выступив вперед, Иван Теин громко и приветливо сказал:

— Амын етти, Мылрок![7]

— Ии, мытьенмык![8] — ответил Мылрок и сделал шаг навстречу.

Они обнялись, и тут же на берег стали высаживаться остальные гости.

Полуобняв Мылрока, Теин повел его к пылающим углям костра и быстро провел над ними. Такой же обряд был совершен и с другими гостями.

Петр-Амая держал за руку Френсис, когда она проскользнула над углями, едва не запалив своей нарядной камлейки.

В первые часы приезда гостей предполагалась большая программа с речами, торжественным обедом и прогулкой на чукотских байдарах по уэленской лагуне, но Петр-Амая повел Френсис в старую отцовскую ярангу и ввел в полутемный чоттагин, чуть пахнущий дымом угасающего костра.

— Тут было сыровато, и я зажигал костер, чтобы просушить полог, — сказал Петр-Амая.

— Как хорошо, что я здесь! — вздохнула Френсис. — Такое ощущение, что я пришла к себе домой.

— Ты и пришла домой, — сказал Петр-Амая, подводя Френсис к поднятой и подпертой палкой меховой занавеси полога. — Никогда и никуда не уезжай отсюда…

— Если бы можно было, — вздохнула Френсис и присела на бревно-изголовье. — Я бы дала обет никогда не выходить из этого жилища, пользоваться только живым огнем очага, носить только камлейку и кэркэр, не произносить ни одного слова ни по-английски, ни по-русски, говорить только на эскимосском…

— Нет, — прервал ее Петр-Амая. — А как же ты будешь без естественного света? Так нельзя, захиреешь и отцветешь, как осенняя трава. Пусть было бы так, как ты сказала, но чтобы ты могла выходить из яранги…

— Ходить к ручью за водой, на берег моря за дровами для костра, — продолжала Френсис. — А когда наступит осень, и тундровые ягоды нальются соком, собирать морошку, шикшу и голубику, запасать на зиму юнэв — золотой корень, листья для приправ…

— А я покину свой институт, редакционную коллегию, буду ходить на охоту. На лето у меня есть одиночная байдарка с двухлопастным веслом, а зимой на вороньих лапках-снегоступах не пропаду на тонком льду…

— Вместе со звездами я бы возжигала в каменной вот этой плошке огонь и выставляла у порога, чтобы ты мог его издали видеть…

Петр-Амая привлек Френсис к себе, жарко и нежно целовал, говоря со смехом:

— Все это было бы прекрасно, если бы не световой маяк на причальной башне для дирижаблей: он будет затмевать твой слабый огонек в каменной плошке.

Френсис прижалась к Петру-Амае. Пережитое на вершине Кинг-Айленда все еще было живо в ее памяти, и, вспоминая случившееся, она внутренне содрогалась и мысленно упрекала себя за слабость. Эта тайна мучила ее, не давала по ночам спать, но в то же время она понимала, что рассказывать об этом Петру-Амае не стоит. Она никому не сказала о встрече у бронзовой статуи Христа на вершине Кинг-Айленда. Когда она прибежала к себе домой, отец с матерью еще спали, и она успела не только помыться и переодеться, но и немного успокоиться. Однако тревога и страх прошли лишь после того, как Перси улетел на вызванном им пассажирском вертостате. До его отъезда Френсис пришлось сказаться больной и не выходить из дома.