Сказки о воображаемых чудесах - Кинг Стивен

Я заставила Стивена убрать кошку. Он сказал, что продаст ее, но соврал. И мы похоронили Роуз. Но я не могла спать. Каждую ночь я шагала по дому, боясь закрыть глаза, потому что кошка всегда была там, сияла своим довольным взглядом и ждала, когда ей перепадет еще мяса. А днем все напоминало мне о Рози. Отпечатки ее пальчиков на мебели, содержимое кухонных шкафчиков, ее любимая еда на полках магазина. Я не могла преподавать. У каждого ребенка было ее лицо, ее голос. Стивен и Элеанор поначалу были добры ко мне, потом стали хмуриться, потом злиться.

Одним утром я не смогла найти веских причин, чтобы одеться и встать с дивана. Стивен кричал на меня, говорил, что это просто смешно, спрашивал, не забыла ли я, что у меня осталась еще одна дочь, которая нуждается во мне. Но, понимаете, я уже не верила, что от меня — и от кого угодно еще — может быть хоть какой-то толк. Я ничего не значила. В мире не было ни Бога, ни порядка, ни смысла. Только хаос, жестокость и непостоянство.

Когда Стивену стало очевидно, что его дорогая женушка Эми из статьи дохода превратилась в обузу, он отправил меня в лечебное учреждение, далеко-далеко от всех, кого я знала, чтобы о моем существовании можно было спокойно забыть. Со временем мне там даже понравилось. У меня совершенно не было никаких обязательств. А если там и царили грязь и безумие, то снаружи было ничуть не лучше.

Однако настал день, когда меня нарядили в новую одежду и оставили ждать по ту сторону больших ворот из стекла и металла. Я не знала, чего жду. В воздухе сладко пахло: была весна, и по газону, точно капли свежей желтой краски, были разбрызганы одуванчики.

Приехала машина, из нее вышла хорошенькая молодая женщина и взяла меня за руку.

— Здравствуй, мама, — сказала она, когда мы уже катили по дороге. Это была Элеанор, совсем взрослая. Первый раз со дня смерти Роуз я задалась мыслью, сколько же прошло времени, и подумала, что, видимо, очень много.

Мы ехали довольно долго и наконец остановились у большого загородного дома: перед этим белым зданием простирался газон, а гаража хватало на две машины. По сравнению с домом, где мы со Стивеном вырастили ее, это казалось настоящим поместьем. Пытаясь поддержать светскую беседу, я спросила, замужем ли она, есть ли у нее дети. Выходя из машины, она раздраженно ответила:

— Разумеется, я замужем. Ты же видела Джейсона. И фотографии Сары и Элизабет я показывала тебе много раз.

Я ничего этого не помнила.

Она открыла калитку в частоколе, и мы зашагали по аккуратной мощеной дорожке. Парадная дверь открылась на несколько сантиметров, и оттуда показались крохотные личики. Дверь распахнулась шире, и на крыльцо выбежали две девочки.

— Привет, — сказала я. — Вы кто такие?

Старшая, хихикая в ладошку, сказала:

— Разве ты не знаешь, бабушка? Я Сара.

А младшая девочка молчала, уставившись на меня с откровенным любопытством.

— Это Элизабет. Она боится тебя, — пояснила Сара.

Я склонилась и посмотрела Элизабет в глаза. Они были карими, а волосы светились золотом — в точности как у Рози.

— Не надо бояться меня, дорогая. Я всего лишь безобидная старушка.

Элизабет нахмурилась:

— А вы сумасшедшая?

Сара снова захихикала, прикрываясь рукой, а Элеанор шумно задышала через нос, словно такое нахальство поразило ее до глубины души.

Я улыбнулась. Мне нравилась Элизабет. Очень, очень нравилась.

— Говорят, что да. И, возможно, это правда.

По ее лицу пробежала еле заметная улыбка. Она встала на цыпочки и поцеловала меня в щеку, словно теплый ветерок пролетел, а потом развернулась и убежала. Сара последовала за ней, и я смотрела им вслед, и сердце мое плясало и содрогалось. Я так давно уже никого не любила. Я скучала по этому чувству, но и боялась его. Ибо я любила Делию и Рози, и теперь они обе были мертвы.

Первым, что я увидела, войдя в дом, была «Кошка в стекле» Челичева. Она злобно таращилась со своего почетного пъедестала рядом с диваном. Я внезапно почувствовала, как у меня все внутри сжалось.

— Откуда у вас это? — спросила я.

Элеанор снова выглядела раздраженной.

— Конечно, от папы.

— Стивен пообещал мне, что продаст ее!

— Ну, выходит, что не продал.

От злости у меня участился пульс.

— Где он? Мне нужно немедленно с ним поговорить.

— Мама, не глупи. Он умер десять лет назад.

Я опустилась в кресло. К тому времени меня уже трясло, и я, кажется, заметила, как стеклянная кошка полуулыбается холодными челюстями.

— Мне нужно на воздух, — сказала я. Мои легкие словно сжимались под страшным весом. Я едва могла дышать.

Надо сказать, Элеанор выглядела искренне обеспокоенной. Она проводила меня на крыльцо и принесла стакан воды со льдом:

— Тебе лучше?

Я глубоко дышала.

— Да, немного лучше. Элеанор, ты разве не понимаешь, что это чудовище убило твою сестру и мою тоже?

— Так это же неправда, мама.

— Правда, правда! Умоляю, избавьтесь от нее, если вам дорога жизнь ваших детей!

Элеанор побледнела — то ли от ярости, то ли от страха.

— Она не твоя. Ты недееспособна, и я буду очень благодарна, если ты будешь как можно меньше вмешиваться в мои дела до тех пор, пока мы не найдем тебе жилье. Как только подвернется квартира, я тотчас переселю тебя туда.

— Квартира? Но я не могу…

— Нет, можешь. Ты вполне здорова, мама, вполне. Тебе просто нравилось в больнице, потому что там все так просто. Но держать тебя там — дело недешевое, и нам это больше не по карману. Тебе придется привести себя в порядок и снова начать вести себя, как и подобает разумному человеку.

Я уже была готова расплакаться, я была очень смущена. Мне было ясно лишь одно: истинная природа стеклянной кошки. Я постаралась, чтобы голос мой не дрожал:

— Послушай меня. Эта кошка создана из самого безумия. Она — зло. Если у тебя осталось мозгов хоть на грош, ты сегодня же выставишь ее на аукцион.

— Это чтобы у нас снова были деньги, чтобы держать тебя в больнице? Нет уж, я этого не сделаю. Скульптура просто бесценна. Чем дольше она будет у нас, тем больше за нее дадут потом.

Она унаследовала практический ум Стивена. Мне никогда не удастся ее переубедить, и я знала это. Я спрятала лицо в ладони и зарыдала от отчаяния. Я думала об Элизабет. Мягкая, душистая кожа на ее ручках, пламенеющие щечки, сила, которой был наделен тот мимолетный поцелуй. Люди — такие хрупкие произведения искусства, жизнь их так неустойчива, и вот я снова попалась в ту же ловушку, мое непокорное сердце опять рвется к одному из них. Но дорога обратно, в безопасность одиночества, была разрушена. Оставалось только идти вперед.

Джейсон пришел домой к ужину. Мы славно поели все вместе, рассевшись за элегантным столом розового дерева. Муж моей дочери был человеком добрым — куда добрее, на самом деле, чем Элеанор. Он спросил детей, как они провели день, и внимательно выслушал их ответы. Я тоже прислушалась, пораженная, насколько они совершенны, эти розовые детки, и до глубины души потрясенная воспоминаниями о том, как может испортиться детская плоть. Джейсон никого не прерывал. Он ничего не требовал. Когда Элеанор отказалась сделать мне кофе — сказала, что боится, будто я от него «заведусь», — он пожурил ее и сам налил мне чашку. Мы поговорили о моем отце (он знал о нем понаслышке), об искусстве и европейских городах. И все время я нутром чувствовала злобный взгляд Кошки в стекле, который морозным льдом прожигал стены и мебель, словно их и не существовало.

Элеанор постелила мне на раскладушке в гостевой комнате. Не хотела, чтобы я спала в кровати, и не объяснила почему. Но я услышала, как они с Джейсоном из-за этого спорили.

— Что не так с кроватью? — спросил он.

— Она душевнобольная, — ответила Элеанор. Она шептала, но голос ее звучал громко. — Одному Господу известно, что за пакостные привычки она там подхватила. А вдруг она запачкает такой хороший матрас? Посмотрим: если за несколько ночей она ничего не натворит, может, мы и переведем ее на кровать.