Сказки о воображаемых чудесах - Кинг Стивен

— Мои братья и сестры.

— А-а-а.

Я не знаю, как сформулировать свою мысль. Один или шесть… мертвых койотов среди большинства человеческого населения. И давайте уже признаем: миром правит именно человечество.

Теперь я знаю, кто этот субъект. Если даже и не его самого, то его типаж: это сам Дон Койот, представитель злополучного племени. Охотники на вредных животных со всех краев мечтают отрезать им уши и хвосты за пару баксов или просто из принципа. Не нужно быть гением, чтобы понимать: подозреваемых по делу о так называемом преступлении, если речь идет об убийстве койотов, слишком много; имя им легион.

— Если ты и впрямь такой разумный, — говорю я ему дипломатично, — то наверняка знаешь, что легче было бы найти тех, кто не убивал койотов, чем тех, кто убивал.

— Это совсем другое дело, — резко говорит он. — К охотникам мы привыкли. Чаще всего нам удается их перехитрить. Мы выживаем — даже если и не благоденствуем, — и род наш множится, а ведь клан наших двоюродных братьев, Серых Волков, уже почти доведен до исчезновения. Мы научились избегать стальных капканов и стрихнина. Мы славимся умением бросать судьбе вызов. Но сейчас нас убивает нечто совершенно новое, коварное. Поддаются не только зеленые юнцы, но и те, кого должен был уберечь опыт. Это не вечная война, которую мы ведем одновременно с жертвой и охотником, это как раз то, о чем я и говорил: убийство.

— Этому я бы тоже не удивлялся. В наших краях вам приза зрительских симпатий не давали.

Он скалится, обнажая эффектные белоснежные зубы (без сомнения, перемалывание твердых предметов вроде жучьих панцирей и костей пошло им на пользу).

— Вот поэтому мне нужен агент.

— Почему бы не попытать счастья у полицейских собак?

— По правде сказать, ваш род гораздо лучше справляется с работой под прикрытием. Даже домашняя собака, — тон его был даже не снисходительным; в нем звучало величавое безразличие, — тут оказывается в невыгодном положении. Предполагается, что она принадлежит какому-то человеку. Это привлекает к ней излишнее внимание, порой люди даже предпринимают ошибочные попытки помочь. А ваше племя, напротив, славится любовью к одиноким прогулкам; вы выбираете тайные, неведомые тропы и чаще остаетесь незамеченными.

Я пожимаю плечами и поправляю шикарную перчатку из черной кожи.

— Предположим, я соглашусь выполнить твой заказ. Что я получу взамен?

Он высовывает длинный красный язык. Непонятно, то ли он ухмыляется, то ли высматривает, не промарширует ли мимо нас колония муравьев. Так сказать, любимая закуска.

— Я большая шишка в этих краях, — в задумчивости произносит койот. Говорит он весьма неохотно, словно выдает код от фамильного сейфа. — И у меня повсюду тут зарыты сокровища. Если ты найдешь убийцу — или даже не узнаешь, кто он, но сумеешь его остановить, — я расскажу тебе, где зарыт один из кладов. Это и будет платой.

— И какова же ценность этого клада? — вопрошаю я.

Желтые глаза сверлят во мне дыру.

— Он бесценен.

— Чем ты можешь это доказать?

— Я скажу лишь, что люди ценят такие предметы крайне высоко.

Х-м-м-м. Койотов называют мусорщиками пустыни. Я перебираю в памяти разные несъедобные штуки, которые могут попасться им на глаза на просторах пустыни Мохаве, но первым на ум приходит серебро. Возможно, потому что Джерси Джо Джексон, отчаянный картежник, тоже прятал огромные запасы украденных серебряных долларов в городе и за его пределами, среди унылых песков.

А ведь еще есть старые добрые самородки, оставшиеся со времен золотоискателей. Я не привередлив. Или… может, драгоценные камни? Украденные драгоценности. Я ни на минуту не сомневаюсь, что этот пронырливый старикан знает тайны, о которых даже поющие на ветру пески не решаются поведать.

Я встаю и небрежно потягиваюсь:

— С чего мне начинать?

На мгновение я встречаюсь взглядом с этими древними глазами цвета охры.

Затем этот тип тоже встает и исчезает во тьме за каннами:

— Иди за мной на место преступления.

Когда мы добираемся туда, уже совсем темно. Я и забыл, что у ребят вроде него земля под ногами горит, они целые мили могут пробегать без остановки. После того, как я показал ему короткий путь из города, мы понеслись к черту на кулички.

Мои нежные подушечки одолели долгий, долгий путь через неприветливые заросли полыни, и вот мы наконец остановились. Я пытаюсь отдышаться; сейчас я бы и мышонка не сдул с места, но мне противна даже мысль о том, что этот пляшущий пес мог меня обскакать.

Я, конечно, горжусь своим ночным зрением, но на сей раз я вижу лишь небо, полное звезд (кудесники с Лас-Вегас-Стрип могли бы успешно посостязаться с ним, благо, хорошего вкуса для этого особо и не нужно), юкки, что вытянули свои толстые ветви, словно регулировщики уличного движения, да заросли низкого кустарника — он весь в шипах, точь-в-точь колючая проволока. Ну и, конечно, полная луна проплывает над головой, словно миска теплого молока, на которую смотришь с кухонного стола. Ее сияние то и дело отражается в солнечно-желтых глазах койота. Тот одаривает меня насмешливыми взглядами.

— Вечно забываю, — говорит он. — Что вы, городские, быстро устаете.

— Я совершенно не устал, — процеживаю я сквозь зубы. Меня мучает одышка. — Но как мне изучить место преступления в такой тьме?

— Мне казалось, вы и ночью хорошо видите.

— Для подробного осмотра моего ночного зрения недостаточно. Ну да ладно. Мы хоть где сейчас находимся?

— Это анклав людей вдали от города. Мои злосчастные родственники решились подойти поближе, чтобы перехватить случайный кусок, и пали один за другим.

— Слушай, мы тоже долгожительством не отличаемся, так что я понимаю вашу печаль. И все же, что я могу поделать?

— Как вариант, ты можешь опросить выживших.

С этими словами он делает шаг назад, напрягает длинные ноги и задирает голову так, что нос утыкается в луну. Из-за этих устрашающих зубов вырывается жуткий вой, и несколько раз его прерывает короткий лай.

И вот через несколько минут я уже наношу визиты семьям койотов. Мой проводник решает не присутствовать на подробных опросах. Вскоре мне открывается неприглядная истина: нынешние жертвы — это те, кто умел выживать, кто был слишком умен, чтобы покорно умереть от любой известной ныне опасности.

Я разговариваю с Поющей-с-Душами. Это миловидная вдова Желтого Легконога — первого из тех, кого нашли мертвым.

Межвидовые шуры-муры я одобряю ничуть не больше, чем поедание жуков, но должен признать, что глаза у Поющей-с-Душами отличаются невероятным янтарным отливом, а передние лапы на редкость изящны. Ну, насколько я могу судить в такой темноте.

Такая же тьма окутывала и преступления. Опросы ничуть мне не помогли. Хотя порой койоты и передвигаются внушительными стаями, в основном они, к сожалению, охотятся в одиночку. Все рассказы, что я слышу, тоскливо однообразны.

Желтый Легконог не вернулся в логово после ночной охоты. Поющая-с-Душами оставила детенышей с подругой и отправилась на поиски. Она шла по его следу и нашла его мертвым под чахлым деревцем юкки. Никаких следов насильственной смерти.

Ловчий Песков отправился добывать лакомство для своей супруги, Той-Что-Ищет-Луну, и двух беспомощных малышей. Утром его тело нашли в трех минутах бега от Желтого Легконога, если следовать на закат.

Быстрая-Как-Ветер, двух лет от роду, умерла через два дня, ее обнаружили в четырех минутах бега. На том же расстоянии от нее лежал Закаленный Ветрами, старшина племени и, без сомнения, самый хитроумный из своих сородичей.

— Мы привыкли, что смерть у нас частый гость, — рассказывает мне Поющая-с-Душами, и в голосе ее слышится скорбный гнев. — Но за этим всем стоит какой-то план, и он не имеет отношения ни к ловушкам и ядам охотников за головами, ни к так называемым спортсменам с ружьями, ни даже к рассерженным фермерам, которые обвиняют нас в набегах на их скот.