ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3) - Пантелеймон Кулиш

только с тем, что было на них (tylko jak chodzili, tak lyIi zostawieni). Автор походного

дневника исчисляет потерю их, возбуждая сожаление в своем обществе и смех в

нашем: „У пана воеводы смоленскаго" (пишет он) „и пана стольника литовского

расхищено не меньше, как на 100.000 злотых деньгами и серебром, в том числе

дорогой перстень и диамантовая запоиа с парою таких же петлиц; у пана киевского

воеводы—серебро, коней и палатки на 18.000 злотых; у пана брацлавского подсудка—

на 6.000 злотыхъ'5'*); и которому из черни не досталось какой-нибудь драгоценности, те

рвали с рыдванов опоны на куски, и потрясая, хвалились, что это—ляцька здобыч. Мы

приветствовали панов коммиссаров с невыразимою радостью: ибо считали их уже

погибшими (obzalowali, jako zgukione glowy)“.

*) По известию Фсвециша, Киеель и Косаковский утратили более, чем на 30.000*

.

319

Только тогда признали в лагере безразсудством со стороны толевого гетмана, что он

вернулся вчера с сотнею хоругвей, не дождавшись коммиссаров. Коммиссарьт отдавали

справедливость Хмельницкому, что погибли бы в Белой Церкви, когда бы не он, не

Выговский и не полковники Хмелецкий, Гладкий, Богун и Бромецкий. По их рассказу,

Хмельницкий искренно желал мира вместе со всею старшиною; но дерзкая чернь раз

пятнадцать пыталась брать их в замочке „приступом и изменою". Полковники рубили

своевольных саблями, били обухами, а одного козака Богун обезглавил, когда тот, при

виде съестных припасов для коммиссаров, закричала: „Дак се мы складатимемо Ляхам

стацию"! Выговский, увидев смоленского воеводу и литовского стольника (у которых

было больше других оказалости), сказал: „Не с ума ли вы сошли панове? приехали к

мужикам в огонь! И мы, обороняя вас, погибнемъ". Но так усердно все „трактовали"

коммиссаров, что и спали вместе с ними, разгоняя бунтовщиков. „Разве по нашим

трупам доберутся до васъ", успокаивали они своих гостей, не в пример таким

„совершеннейшим во всех отношениях людямъ", каких прославляют киевские

профаны. Татары всего больше порывались на литовского стольника. Один из них

пустил из лука стрелу в замковое окно, и едва не убил Киселя, а другой стрелой—

литовского стольника.

Вот все, что нам известно из достоверных источников о пребывании коммиссаров

среди козакотатарской орды в Белой Церкви. ЧтЬ касается самих переговоров, то в

уцелевших письменах не упомянуто вовсе о трех важных пунктах, предложенных

панами козакам, как победителями побежденным, и упомянутых только в дневнике

Освецима: 1) чтобы Хмельницкий уплатил коронному войску жолд за несколько

четвертей года; 2) чтобы Козаков осталось в реестре только в 12.000, и 3) чтобы на

место Хмельницкого был выбран гетманом кто-нибудь другой. Освецим пишет, что

козаки в начале согласились было на уплату жолда и на

12.000

реестровиков, но Хмельницкий оставлен гетманом попрежнему, и потом

первые два условия отвергнуты...

В этом известии есть что-то недосказанное. Вероятно, Хмельницкий и Выговский с

братией согласились на два первые условия толькодля того, чтобы коммиссары не

настаивали на выборе гетмана, а когда вопрос о гетманстве был решен в пользу

Хмельницкого, тогда онъ—выражусь по-малорусски—из их же хворосту да им же

загнув и карлючку; а загибая карлючку, он больше ниче-

320

.

го не должен был делать, как довести под рукой до сведения черни о ляшеских

требованиях,—и вот Освецим пишет: „Эти условия вызвали среди Козаков большое

волнение. 'Зернь вознегодовала на Хмельницкого: „Ты здобу в соби славу и збагатився

нашими головами, а тепёр еднаесся з Ляхами, выпёсуеш нас из лэестра, Ляхам нас

подаёш! Вони сядуть нам на шию, и т. и“.

На все прочие пункты козаки согласились, но потом раздумали, и прислали к панам

двух полковников, Москаленка и Гладкбго, трактовать вновь о трех пунктах: 1) число

реестровиков соглашались они уменьшить лишь до 20.000; 2) настаивали, чтобы

панское войско в козацких полковых городах не квартировало; 3) не соглашались бить

Орду и отдать панам татарских мурз.

Москаленко и Гладкйй боялись в панском лагере за расхищение коммиссарских

возов, и спросили у сендомирского хорунжого: „Пане Чернёцький! чи нас не

постинають за те, що панив коммиссарив пожакували®?— „Мы не насилуем права

народовъ", отвечал с благородной гордостью питомец иезуитов, не сознавая, что

насилие над самым священным из народных прав, над свободой религиозной совести,

вызвало Польшу на боевой суд с недополяченною Русью.

Через несколько часов козацкие уполномоченные получили такую декларацию: „Так

как вы бить Орду не хотите, то отрекитесь от неё клятвенно, а мы сами покараем ее, без

вашего вмегоатель • ства“. После долгих переговоров, паны согласились на 15.000

реестровиков, а Потоцкий обещал охранить от жолнерских постоев полковые города:

Еанев, Чигирин, Корсунь, Переяслав и Черкас. Что касается кривды коммиссаров, то

они объявили, что, ради благ мира, отдают ее Богу и отчизне, а так как перед их

глазами Хмельницкий тотчас велел обезглавить 15 хищных Козаков, то желали только,

чтоб и гругих подвергли такой же каре.

„Достойно замечания® (сказано в походном дневнике), „что чернь сожалела о

литовских панах, говоря: „Когда бы Ляхи сами были коммиссарами, то не вышли б

отсюда; но эти хорошие паны (tak grzeczne panowie) не виновны перед нами: только это

и спасло их от разнузданной сволочи (przed wynzdanym motiochern)““.

Дав знать козакам, что идет принять от них верноподданническую присягу,

Потоцкий двинулся из-под Германовки 20 сентября. Оба войска, коронное и литовское,

шли рядом, в боевом порядке. „Строй наших войскъ® (говорится в дневнике) „казался

огромным: ибо и табор был окружен, войском. Коронные возы

.

321

шли в 74 ряда, а литовские в 40, по широкой равнине. Чело войска занимало по

малой мере такую линию, как от Варшавы до Воли, а в длину возы тянулись на

громадную подольскую милю, в большом порядке... Посмотрев на такое прекрасное

войско, конное, оружное, панцырвое, огромное, обстрелянное и хорошо обученное, как

мы посматривали на него с высоких могил, надобно было заплакать вместе с Ксерксом,

—не о том, что от этих людей ни одного не останется через несколько десятков лет, а о

том, что столь огромное войско должно терзать собственные внутренности, и что оно

не обращается против оттоманской силы, которой пришел бы конец “.

Вот исповедь факта, что не козаки разрушили Польшу, а сама шляхта, продуктом

которой был безнаказанный грабитель, жолнер, и беспощадный руинник, козак!

„Целую ночь“ (сказано дальше в дневнике), „как остановились мы па походе, так и

ночевали, не допуская сна к нашим глазамъ".

Под Белою Церковью Потоцкий получил от Хмельницкого письмо, в котором тот

выразил удивление, что панское войско приблизилось, и просил коммиссаров съехаться

съкозацкими уполномоченными на урочище Гострый Камень, в 300 коней с той и

другой стороны.

По вчерашнему соглашению, с панской стороны выехало 12 особ для переговоров о

некоторых пунктах относительно присяги. Под Гострою Могилою была разбита для

них палатка, а в четырех выстрелах от неё стоили три гусарские хоругви. Козаки

требовали, чтобы хоругви отошли к лагерю; но паны видели, что они с умыслом

скрыли Татар в соседней пасеке. Хоругви всетаки отступили немного в сторону. Тогда

козаки потребовали от панов залояшиков. Дали им в заложники шляхтичей Тишу и

Люлю. Наконец приехало к палаткам 12 простых Козаков и только один меж ними из

старшины, на прозвище Ордынец. Поклонясь панам, один козак начал говорить, что

гетман их и Запорожское Войско требуют трех пунктов: 1) чтобы Зборовский договор

был сохранен вполне; 2) чтобы жолнер вышел отсюда, и не располагался постоем; 3)

чтобы паны не разрывали дружбы Козаков сТатарами: ибо татары—сторожа козацкой

свободы.

Паны с изумлением указали на состоявшееся уже соглашение. Козаки отвечали:

„Мы разъихались из паном гетьманом. Не знаємо, не видиемо, щб миж вами було, а

вийсько с тим нас послало". Кисель с жаром (patetice) стйл их уговаривать; но козаки

т. ш.

41

322

были к его красноречию глухи. Согласились только посоветоваться с Выговским, и

лишь только уехали, тотчас возвратили панам заложников.

Чтобы застращать Козаков, Потоцкий двинулся к их табору. Правым крылом

вызвался командовать князь Радивил, по замечанию дневника, жадный к славе: ему

предстояла наибольшая опасность со стороны болота, рвов и козацких пасек. Левым