Пуговицы - Ида Мартин

но Яна быстро поднялась и отошла на безопасное расстояние.

– Я тебя понимаю, но предупреждаю: с нами лучше не связывайся. Особенно с моей сестрой.

– Я ни с кем не связываюсь, а всего лишь хочу выйти.

– И не пытайся сбежать.

– Я не пытаюсь. Просто сказала.

– Мы сбегали из разных таких мест раз двадцать.

– Так вы тоже заключенная?

– Нет, я сиделка. – Она снова говорила ласково. – Жизнь бывает такой непредсказуемой. Никогда не знаешь, с какой стороны окажешься.

– А вы случайно Надю не знали? Сорокину? Она год назад отсюда ушла.

– Мы здесь второй месяц… – Яна сделала паузу. – У тебя точно нет денег?

– Я же уже сказала.

– Жаль. Ты мне нравишься. Может, подумаешь, где взять? Я тебе тогда помогу.

– Как?

Она наклонилась ко мне всем корпусом и очень тихо, но отчетливо сказала:

– Помогла бы сбежать отсюда.

Откинувшись на подушки, я натянула одеяло до носа.

– Когда они сами пытаются, у них никогда не выходит. – Яна опять села на край кровати и взяла меня за руку. – В «Пуговицах» у обычных ни единого шанса.

– Что значит «обычных»?

– Мне очень нравится, что ты пока еще вся здесь. Будут колоть, сначала станешь овощем, а когда перейдешь на ту сторону, выпустят смотреть телевизор. Потом вниз отправят, но ты никогда больше не выйдешь на этой станции.

– Я поняла. Обычная – это значит нормальная.

– Называй как хочешь.

– Сделайте мне укол, у меня больше нет сил быть обычной.

– Ты кого-нибудь любишь?

Незатейливый рядовой вопрос для обычных людей – мой самый болезненный триггер.

– У меня есть парень.

– Вот и прекрасно. Ты хочешь к нему вернуться?

Я вспомнила про Питер, про квартиру с большими окнами и кроватью на полу.

– Хотела. Но про любовь не знаю.

– Но он-то тебя любит?

– К чему эти вопросы?

– Я подумала, может, у него есть деньги. – Яна по-доброму смотрела на меня.

Лицо у нее было гладкое, чистое, а кожа такая нежная, что ее хотелось потрогать. И зубы красивые – ровные и белые. Мне она нравилась. Но главное, я вдруг начала ее понимать. Похоже, она действительно была на моей стороне. Когда человек ищет вполне понятную выгоду, когда не нужно гадать, чего он от тебя хочет и что за этим скрывается, становится легко и просто. Это порядок и логика. Никаких тебе догадок, недосказанности или чувств. Такому человеку можно доверять. Томаш говорил о Надиных деньгах. Если эта Яна и в самом деле могла меня вытащить отсюда, я, не раздумывая, согласилась бы уехать со Славой в Питер.

– Может, и есть.

– Как здорово! – обрадовалась она. – Я знала, что мы с тобой договоримся.

Я приподнялась на локтях:

– Только мне понадобится мобильный телефон.

Она запустила руку в карман халата, вытащила айфон и протянула мне.

– Пусть приезжает завтра и привозит сто тысяч. Я встречусь с ним на крыльце. Сама подойду. Про меня ничего не говори. Пусть привозит деньги и ждет. После, через день или два, мы с сестрой выведем тебя от-сюда.

– Сто тысяч? Это же очень много.

– Это мало. Нам они срочно нужны. Скажи еще спасибо, что имеешь дело со мной, сестра двести просила бы.

– В какое время ему приезжать?

– Внизу есть часы. Пускай это будет двенадцать.

Я взяла у нее трубку и в полном отупении уставилась на экран. Конечно же, я не помнила номер Томаша, я и не знала его никогда. Единственный телефон, который, как оказалось, застрял у меня в памяти по каким-то непонятным причинам, был телефон Бэзила.

– Ну, ты чего? Давай, а то вдруг Наташа придет. Она знаешь, какая стерва? Больше меня к тебе не пустит.

Яне я ничего объяснять не стала, испугалась, что передумает. Набрала Бэзила – хоть какая-то связь с внешним миром.

– Вася, привет, – затараторила я, как только услышала его голос, – у меня огромные, ужасные проблемы. Ты мне должен помочь. Позвони, пожалуйста, Томашу. Пусть привезет сто тысяч завтра в «Пуговицы» к двенадцати и ждет у входа. Запомнил?

– Че? – Бэзил будто только проснулся.

– Сто тысяч. Томаш. «Пуговицы». Завтра в двенадцать.

– Ты откуда звонишь?

– Умоляю, это вопрос жизни и смерти. Если не сделаешь, больше никогда меня не увидишь.

– А что, деньги Томаша лучше моих? У меня типа брать некрасиво, а у него можно?

– Он мой парень.

– А я вроде никто?

– Пожалуйста. Сейчас не до обид. Передашь ему?

Услышать ответ я не успела, Яна выхватила у меня телефон и, быстро сунув в карман, вскочила. Дверь щелкнула. В комнату решительным шагом вошла Наташа.

– Опять болтаешь? – прикрикнула она на Яну. – Сколько раз тебя предупреждать? Вы тут на испытательном сроке, помнишь?

– Да. – Прилежно сложив руки перед собой, Яна потупилась.

Глаза ее были устремлены в пол, но на губах блуждала насмешливая улыбка.

– Ну, как ты? – обратилась Наташа ко мне.

– Нормально, – протянула я нарочно вяло. – Отрицание, торг и гнев позади. Сейчас депрессия.

Наташа по-доброму усмехнулась, взяла меня за руку, пощупала пульс, потрогала лоб.

– Если так пойдет, через пару дней выпущу тебя к людям.

– Мне и тут хорошо. – Я окинула ее безразличным взглядом.

Она одобрительно покачала головой:

– В душ только сходи, пока не спишь. Через час уколы.

Они обе ушли. А я распласталась на кровати, глядя на пуговичный плафон, и со всей ясностью поняла, что просто так сдаваться не собираюсь. Похоже, Наташу я обманула. То было только начало отрицания, а все, что предшествовало ему, следовало назвать стадией осознания.

Глава 28

Такой, как я, пропасть легко. Кому я нужна? Кто обо мне думает? Волнуется? Ждет? Сегодня есть человек, а завтра его нет. Ничего не меняется. Как засыхающая елочка, как оторванная пуговица. Никчемная, бессмысленная, не заслуживающая любви или сочувствия. Не успевшая повзрослеть, не имеющая никакой особой важности, денег или хотя бы внятных планов на будущее. Кто я? Где я? Зачем? Но жизнь – это воля: стремление выжить любой ценой (чертовы книжки Яги). Неосознанное стремление, природное. Как прорастают в щелях потрескавшегося бетона одуванчики. Жизнь ради самой жизни в любом ее проявлении.

Может, я и не любила себя и все, что вокруг, тоже. Но саму жизнь я точно любила. Пожалуй, это было единственное, что я любила по-настоящему. Я любила картошку фри, аромат Лизиных духов, жаркие поцелуи Томаша, сухие ботинки, горячую воду, хорошие сны, тишину, дружеские потасовки с Бэзилом, ожидание Нового года, танцы, игры и смех. Больше всего я любила смех и радость. И если была радость, то это означало, что все хорошо, как давным-давно в детстве.

– Сестра сказала, что ты согласилась на