Тавриз туманный - Мамед Ордубади

Думая обо всем этом, я не знал, как избегнуть любви мисс Ганны. Ее золотистые кудри, запутавшиеся в пуговицах моего пиджака, словно старались привязать меня к себе. Соперничавшие с белизной шелкового платья ее мраморные руки, робко лаская меня, точно сжимали в тисках мог сердце, которое было абсолютно чисто и целомудренно; этого требовали от меня и ее девственная чистота и честь.

- Милая Ганна! - позвал я ее.

Поднимая голову с моей груди, она заметила, что ее волосы запутались в моих пуговицах.

- Я полюбила тебя не только сердцем, но и душой, кровью и всем своим существом.

- Жизнь и любовь нежны и требуют бережного, серьезного отношения к себе, - сказал я, распутывая ее кудри. - Этого никто из нас отрицать не может. Моя прекрасная Ганна, если вашей нежной любовью ко мне вы дадите мне право на ответное чувство, то я почувствую себя очень-очень счастливым, но... тут маленькое "но".

- Это "но" во мне? - спросила девушка с нескрываемым волнением.

- Мы не должны торопиться. У нас обоих есть родители, отцы и матери, давшие нам жизнь. Разрешить такие жизненные вопросы без их согласия равносильно нанесению им оскорбления. Нет никакого сомнения, что они не станут препятствовать нашей близости. Они знают нас за разумных, уравновешенных людей...

- Я не возражаю, - прервала меня девушка. - Я сама об этом думала. Я хотела сообщить им...

С этими словами она поднялась и, не глядя на меня, перешла в другую комнату, чтобы поправить прическу.

Служанка внесла самовар. Мы выпили чай. В двенадцатом часу я распрощался с Ганной и вышел.

Дома я засветил лампу и принялся читать письмо Ганны.

"Жду вас сегодня по срочному делу. Есть важные вопросы. Кроме того, хочу сообщить вам нечто, о чем не решилась говорить до сих пор. Желание растет и уже не вмещается в сердце. Я должна вам о нем сказать. Жду.

Приходите скорей.

Любящая вас

Ганна."

ОГРОМНЫЙ БАРЫШ

Очередное свое заседание мы созвали в доме Мешади-Кязим-аги. Обсуждался вопрос о возвращении Мамед-Али и о том, известно ли это Тегерану. На заседании были вызваны лишь Гаджи-Али, Амир Хашемет, Мирза-Ахмед, Мешади-Кязим-ага и я.

В ожидании других товарищей, я рассказал Мешади-Кязим-аге об отношении к этому событию американцев.

- Имеются ли у вас связи с американскими торговыми фирмами? - спросил я.

- Да. Американцы оказывали нам большое доверие. Еще недавно они предложили нам большую партию товаров в кредит, но мы отказались.

- Почему?

- Товары эти не ходки, и сделка не представляла большой выгоды.

- Завтра же заключите договоры с американскими фирмами и заберите все имеющиеся налицо товары, - сказал я.

- Как же это можно?

- Разве они вам не доверяют?

- Почему же нет...

- Сделайте так, как я вам говорю. По распоряжению из Вашингтона, американские фирмы приостановят торговлю и прекратят отпуск товаров в кредит иранским коммерсантам.

- В таком случае предоставят ли они нам кредит и отпустят ли товары?

- Отпустят. Они пока не знают об этом. Им сообщат об этом на днях, а пока пользуйтесь случаем.

- Если я сумею получить у американцев товары и если они в течение месяца не будут ввозить новых, то мы без всяких разговоров заработаем целый миллион. Безусловно, половина суммы будет принадлежать вам.

- Мне лично ничего не надо. Деньги нужны для борьбы с контрреволюцией и ее главной опорой - царской властью.

- И без того я готов удовлетворить все возникающие денежные затруднения, - сказал Мешади-Кязим-ага

Когда мы сели за утренний чай, явились и остальные товарищи, и я передал им полученные из русского консульства сведения. Они задумались.

- Надо поскорей дать знать об этом в Тегеран, - начал Гаджи-Али. Тегерану необходимо принять определенные меры. Очевидно, там ничего не знают, иначе бы они не молчали.

После этого заговорили все сразу.

- Возможно, что Мамед-Али, опираясь на находящиеся здесь русские силы, собирает своих людей и двинется на Тегеран, - сказал Мирза-Ахмед.

- Нет! Это маловероятно, - возразил я. - Русские не допустят его в Тавриз. Они не станут содействовать ему так явно. Вероятнее всего, Мамед-Али откроет свои действия со стороны Туркменистана или Кочана и Хорасана.

После долгих разговоров мы решили, наконец, послать телеграмму в тегеранское отделение торговой фирмы Мешади-Кязим-аги с тем, чтобы оттуда через соответствующих лиц дать знать тегеранскому правительству.

Мешади-Кязим-ага составил текст телеграммы и с особым письмом послал начальнику почты.

Телеграмма гласила:

"Товар, посланный нами в Россию, возвращают обратно. Через какой пункт он проследует - неизвестно. Примите срочные меры. Подробности почтой. Кязим."

Не успели мы закончить совещание, как вошел начальник телеграфа с нашей телеграммой.

- Посылать телеграмму в таком виде нельзя, - сказал он. - Русские проверяют тексты всех телеграмм. Все ленты просматриваются в саду Шахзаде специальными людьми. Однако, есть иной выход. Ежедневно во втором часу ночи я переговариваюсь по прямому проводу непосредственно с начальником тегеранского почтамта. Такие телеграммы можно передать только через него...

С этим человеком я не был знаком. Почувствовав это, Гаджи-Али-ага представил нас друг другу.

- Это один из известных патриотов Али-хан Басируль-мульк. Честнейший молодой человек и первый враг России и Англии. Господин Надимиссултан начальник тегеранского почтамта - старший брат господина Басируль-мулька.

Я познакомился с Басирульмульком и был очень доволен этим знакомством. Через него мы могли наладить связь и с начальником джульфинского почтамта.

- Разве ленты ваших телеграфных переговоров с Тегераном не входят в общий комплект лент? - спросил я.

- Нет, мы их уничтожаем. На просмотр требуются лишь ленты зарегистрированных в книгах телеграмм. Кроме того, за исключением Тавриза, русские в большинстве других почтовых контор такой властью не пользуются. Поэтому мы связываемся с Тегераном через Казвин, и, таким образом, они не имеют возможности проследить за нами. В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны, - добавил он, пожимая мне руку, и вышел.

Было 18 июля. Жара в Тавризе стояла небывалая.

Вечером я вернулся домой довольно рано. Осторожно постукивая головкой чубука о край бассейна, Гусейн-Али-ами опорожнял его, собираясь приняться за поливку цветов.

Сегодня я еще не успел повидаться с Ниной и не знал, что у нее делается. Только я собрался отправиться к ней, как вошел Мешади-Кязим-ага.

- Получен ответ на телеграмму, - сказал он. - Оказывается, Тегеран был в полнейшем неведении. - И продолжал со смехом. - Я совершил сделку с тремя американскдми фирмами и закупил весь наличный у них товар... - и, изменившись в лице, добавил: - Если слухи о возвращении Мамед-Али окажутся неверными и американцы не приостановят своих торговых операций, я буду совершенно разорен. Продай я хоть все, до последней рубахи, и того не хватит на покрытие убытков. Если же случится обратное, - сказал он торжественно, то ни один человек в Тавризе не устоит против меня. Самое меньшее - миллион туманов! Но, что смешнее всего, я не хотел сразу забирать все товары, чтобы не вызвать подозрения, а они, боясь, что вдруг я передумаю, предлагали поскорее увезти их.

- Вы вывезли все?

- Все! Перевез и разместил по складам. Думая, что ловко провели меня, американцы, вероятно, посмеивались за моей спиной.

В это время пришла Нина. У нее был озабоченный вид.

- У меня к вам дело, - сказала она, здороваясь с нами. - Сегодня Мамед-Али на русском пароходе "Христофор Колумб" прибыл в Гюмюштепе на берегу Каспия.

Мы решили немедленно сообщить об этом в Тегеран. Убедившись в том, что он не просчитался в своих коммерческих расчетах, Мешади-Кязим-ага повеселел и, отправляясь к начальнику телеграфа Басирульмульку, просил меня задержать Нину-ханум на ужин.

- Я сейчас вернусь, - сказал он, быстро удаляясь.

Гусейн-Али-ами, усевшись недалеко от нас, предавался отдыху. Кончиком спицы он прочистил головку своей трубки, продул ее и стал аккуратно набивать ее табаком. Когда трубка была готова, я зажег и поднес ему спичку.

- О, нет, - возразил он. - Огонь от спички уничтожает всю прелесть курения.

И с этими словами он достал из папахи трут, вынул кремень и стал высекать огонь. Закуривая трубку, он сначала слегка раздул огонь, а потом, часто и глубоко затягиваясь, заговорил о своей жизни.

- Эх, не состарился бы я, но меня подточила скорбь по Сафи!

- А кто такой Сафи? - спросила Нина.

- У меня был единственный сын - Сафи и совсем еще молодым... покинул нас... - сказал со вздохом Гусейн-Али-ами,

- От чего же он умер? - спросила Нина.

- Умри он своей, смертью, мы бы сказали - такова воля всевышнего... Здесь был амир-низам по имени Гусейя-Али-хан. Все его звали "Гэррус". Злой был человек. Не проходило дня, чтобы не казнил пять-шесть человек. Как-то раз Сафи, проходя мимо пакгауза, стал жертвой какого-то подлеца.