Первая просека - Александр Грачев

Он устало вытер вспотевший лоб, примирительно сказал:

— Ну, я, кажется, расшумелся дюже. Только ты, Захар, не подумай, что я так сильно пасовал. По секрету скажу тебе: мы в своей колонне троих рецидивистов сами укокали. Сволочи, придумали такую штуку. Раз в месяц нам, отличникам труда, в порядке поощрения выдавали по полста рублей на руки. А финчасть находилась в самом конце барака, туда нужно идти по темному коридору. Так они собирались в такие дни в том коридоре и караулили. Выходит какой-нибудь вахлак, они встречают его с ножами и отбирают гроши. Один раз и у меня отобрали. Приставили к животу четыре финки — куда денешься? Да еще пригрозили: хоть слово кому скажу — не проживу и дня. Взяло меня зло — подушил бы гадов! Конечное дело, заприметил я их. Поговорил с верными ребятами — оказалось, что у некоторых уж по два раза отбирали. Таких нас собралось почти тридцать человек. Стали готовиться к следующей получке. Загодя каждый принес к бараку и спрятал в завалинке по доброй железяке. Договорились так: будем по одному выходить и собираться у того склада «оружия». Как последний выйдет, так вооружаемся и атакуем. На этот раз их оказалось пять человек, все с ножами. Как водится, они обчистили всех. И вот мы нагрянули. Поглядели бы на шакалов, какими они стали, когда увидели нас! «Братики, — кричат, — не бейте, мы же пошутили!» Двое кинулись в финчасть, их там и постреляли, потому что думали — налет. Троих мы сами побили железяками.

Настенька в страхе широко открыла глаза. Захар, не глядя на Агафонова, вертел в руках стакан и хмурил брови, стараясь представить себе мягкого душой, добросердечного парня в роли убийцы, — и никак не мог. Для этого нужен не тот Агафонов, которого он знал, а какой-то другой, озверевший человек. Захар думал о покрутевшем его характере, о какой-то своеобразной цельности его, о справедливой суровости. Да, не расслабили, а закалили эти годы душу его бывшего отделкома. Изжито все юношеское, добряческое, под этим оказалась железная сердцевина.

— Ну и как, наказали вас за эту расправу? — спросил Захар.

— А за что наказывать? — Агафонов усмехнулся в бороду. — Для вида по неделе карцера дали и на том ограничились. А тайком командование колонны поблагодарило нас — от заразы ведь очистили колонну!

Он с аппетитом здоровяка принялся за еду, поблескивая синевой крупных зубов, потом по привычке разгладил усы и сказал весело:

— Что-то у меня и хмель вылетел из головы. Воспоминания, видать, покрепче спирта. Нальем по полстаканчика?

Захар замотал головой.

— Мне вина!

— Тебе бы не надо больше, Зоря, — умоляюще прошептала Настенька.

— Женушка ты моя, — нежно сказал ей Захар, — такие встречи бывают раз в пятилетку. Да и какой я пьяница, что ты меня останавливаешь? Ну, клюну маленько, просплюсь — вот и вся недолга. А потом до Нового года заговеюсь. Кстати, ты чуешь, что за Наташкой пора идти? Или мне сходить?

— Ладно уж, сидите, я схожу.

Она надела цигейковую полудошку, повязалась пуховым платком и вышла.

— Она у тебя стала еще красивее, — доверительно сообщил Агафонов Захару, когда захлопнулась за Настенькой дверь. — Как вообще-то живете?

— Да хорошо! Попиливает иногда по пустячкам, но где, в какой части света нашего брата не пилят жены? Зато справедлива как бог.

— А я со своей Зиной и года не пожил. — Агафонов тяжело вздохнул. — Ну, ничего, приедет в Комсомольск, поживем.

— Специальность-то у тебя какая?

— Шофером, брат, стал. Я же говорил, что после кавшколы служил в конно-механизированном полку. Два дивизиона сабельных и один дивизион автобронемашин — вместо пулеметных тачанок. Ну, а там каждый командир обязан был изучить бронемашину, уметь не только командовать подразделением, но и водить броневик. Это мне помогло в лагере. Правда, по первости трудно было. Но потом насобачился так, что старых шоферов обставлял.

— Да это же здорово, Гриша! — воскликнул Захар. — У меня друг заведует гаражом, Мишка Гурилев. Завтра ты будешь на работе.

— А я об этом особенно и не пекусь. Работы сейчас везде хватает. Меня даже оставляли вольнонаемным в лагере. Да только надоело смотреть на морды зэков. Откровенно говоря, я думаю в совхозе Наркомзема устроиться. Зиночка там же будет агрономом, а я на трактор сяду — тянет меня эта штука! Да и вместе, у земли.

— Ну, смотри, делай как тебе лучше, — добродушно согласился Захар. — Так что же это мы? Ведь прокисает. — Он взялся за стакан.

— Я хочу выпить за тебя, Захар, — сердечно сказал Агафонов. — Молодец ты, что выбрал этот путь в жизни! Армия, она, знаешь…

— Нет, а я и сейчас время от времени скучаю по армии, — раздумчиво проговорил Захар. — А что творилось в первый год — и передать трудно: прямо-таки душа болела! Теперь ничего, забылось как-то. Да и дела идут неплохо — нынешней зимой заканчиваю вечерний строительный техникум… Ну, за меня так за меня! — по-пьяному бахвалился Захар.

Они звонко чокнулись стаканами.

Пришла Настенька с закутанной по глаза Наташкой, облаченной в длинную дошку и крохотные валеночки. Мать поставила, ее у входа в комнату, сняла с нее платок. Румяные щечки, темно-синие быстрые глазенки — Наташка смотрела на гостя во все глаза.

— Ну иди, иди к папе. — Настенька легонько подтолкнула ее в спину.

— А у меня есть мишка, — четко сказала Наташа, робея перед незнакомым дядькой со страшной бородищей, и вдруг расплакалась.

ГЛАВА ВТОРАЯ

К Каргополову в горком пришел невысокий коренастый паренек с широкими скулами и узкими веселыми глазами. Его плотную фигуру ладно облегал старенький халат, расшитый по краям замысловатым орнаментом и туго перепоясанный матерчатым кушаком, на ногах были легкие короткие торбаса-скороходы из рыбьей кожи, расшитые по голенищам.

— Ты главный руководитель комсомола? — без обиняков спросил он Каргополова, подавая ему руку. — Здравствуй. Я комсомола нанайский, Киле Лук. Гости тебе ходи. Моя стойбище Тусэр живи.

— Здравствуй, дорогой товарищ Киле Лук. — Каргополов встал, пожал протянутую руку. — Спасибо, что зашел. Ну, садись, будь гостем.

Киле Лук смело опустился в кресло, покачался на пружинах.

— Сыбко хороши табаретка, луце медвезый скура.

— Как доехал, на чем добирался? — спросил Каргополов, стараясь не подать виду, как любопытен ему гость. Он хотел верить и еще сомневался, что перед ним первый посланец маленькой народности, живущей окрест по берегам Амура.

До сих пор еще не было случая, чтобы нанаец пришел работать на стройку. Пока что они с внешним равнодушием относились к диковине — городу. Торговали на базаре свежей рыбой или вяленой юколой, черемшой, дикими ягодами, иногда битой дичью, а то и картошкой, потом ходили по магазинам, покупали по большей части крупу, табак, соль, чай, сахар, водку. Выпив на базаре, утрачивали всякий интерес к торговле, предлагали рыбу за полцены, а в конце и даром отдавали первому подвернувшемуся покупателю. Стоило немалых усилий навязать плату таким торговцам. Трезвые же были подозрительными и жадными.

Наблюдая за нанайцами на базаре, Каргополов не раз раздумывал над судьбой этой народности. До чего их быт выглядел примитивным! Фактически у нанайцев еще сохранялся общинно-родовой строй. Их сознание находилось во власти шаманов и знахарей. За равнодушием к новостройке в первые ее годы скрывался страх, нагнетаемый шаманами: город ничего хорошего не принесет нанайскому народу, распугает зверя и рыбу, потом придет голод.

Но пройдет, может быть, не больше четверти века, и от этой полупервобытности не останется следа. Появятся у нанайцев свои учителя и врачи, свои ученые и художники, свои писатели и артисты.

А пока… Пока в каждом стойбище имеются начальные школы, в большинстве стойбищ есть медпункты, клубы, где в неделю раз показывают звуковое кино.

Каргополов смотрит на Киле Лука и гадает: с чем явился к нему этот паренек?

На вопрос, как доехал, Киле Лук отвечал бойко:

— Лодкой, однако, до Вознесеновки, а тут, понимаес, катером рибзавода. Не захотель обратно в Тусэр, хотель Комсомольск.

— А почему не захотел в Тусэр, а захотел в Комсомольск? — не понял Каргополов. «Наверное, сбежал из дому», — подумал он.

— А це там, понимаес? Знай только охота и рибалка, — отвечал Киле Лук. — Четыре класса оконцил, а более классов нет. Моя хоцет, понимаес, лампоцька электрицеский делать. Кино смотри, книзка цитай, думал — буду лампоцька делать.

И он рассказал, что в один из приездов в Комсомольск он как-то вечером на строительстве ТЭЦ видел синие огоньки: вспыхнут ярко-ярко, а потом погаснут. Через минуту опять вспыхивают, подолгу светятся синим-синим, трепетно дрожащим светом, потом опять гаснут. И он понял: это делают электрические лампочки. Раз на ТЭЦ, значит — электрические лампочки.