Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной» - Михаил Дмитриевич Долбилов

реальному календарю, а заодно и историческим обстоятельствам, или поддаться соблазну досочинения сюжета (скажем — парижская жизнь Вронского и Анны). Столь же нелепо в этом конкретном случае пытаться «установить» единственно верную хронологию в причудливом расслоении хода времени.

В не раз упомянутом выше исследовании В. Александрова доказывается значимость в АК повторяющихся темпоральных лакун, «пустых» лагов, «периодов „безвременья“» (periods of «dead time») — протяженных отрезков времени в жизни того или иного персонажа, о которых читатель почти или вовсе ничего не узнаёт. Отмечая гораздо большее число лакун в линии Анны — Вронского, чем Левина — Кити, Александров связывает их с завораживавшим еще Набокова порывистым, скачкообразным ходом времени для первой четы[857]. Как уже отмечено в начале этой главы при обсуждении хронологии любовной страсти Анны и Вронского, выводы как Александрова, так и Набокова далеко не бесспорны. Они строятся на буквальном прочтении взятых по отдельности прямых датирующих указателей — или того, что сочтено таковыми («почти целый год», «шесть месяцев» [130/2:11; 532/6:22]), — а это ведет к недооценке межфабульных синхронизирующих сцеплений и косвенных, «органических» индикаторов хода времени (сенокос, начало охотничьего сезона и т. п.)[858]. Тем не менее в данном случае дискретность хронологии не только наличествует, но и взывает об истолковании.

На мой взгляд, итальянские главы и их отзвуки в некоторых последующих местах романа предполагают не просто лакуну не менее чем в полгода, между отъездом Анны и Вронского из Петербурга и приездом в Италию (из Франции? из Швейцарии?), но лакуну закамуфлированную, о которой читателю прямо не сообщается. Суммарный эффект разновекторных устремлений действия — рывков вперед, заложенных в самой поэтике фабулы Анны и Вронского, и замедления, диктуемого, в числе прочего, синхронизацией сюжетных линий, можно описать метафорой петли времени. В своей реальности Анна и Вронский проживают с отъезда до возвращения будущей зимой год или около того. Явственнее даже, чем в самих итальянских главах, эта хронология проступает, когда далее в той же Части 5 действие доходит до сцены в театре — одной из тех сцен, что были готовы вчерне задолго до публикации соответствующего места романа. Здесь-то высвечивается смысл итальянских глав как долгой прелюдии к очередному, предфинальному, акту драмы. Едва ли случайно автор, достигнув в процессе работы этой точки, сдобрил текст несколькими косвенными, но выразительными приметами течения времени. Возможно, именно тогда заграничное путешествие любовников предстало его воображению не просто продолжительным, но и насыщенным внешними событиями, под покровом которых и по контрасту с ними, медленно зреет осознание героями своего несчастья.

Однако для Анны и Вронского существует и реальность других персонажей, где случается как-то так, что пара оказывается в Воздвиженском уже летом в год их начавшегося весной европейского вояжа. Именно в этой реальности синхронизация двух сюжетных линий обретала особое значение. Напомню, что уже на ранних стадиях работы над романом, в 1873 году, Толстой намечал рамку повествования для сердцевины книги, желая показать обе пары в сходной (и тем самым подчеркивающей противоположность «двух браков») ситуации — в моменты собственно бракосочетания и более позднего житья летом в деревне[859]. Почти три года спустя, в начале 1876 года, готовя к печати главы о женитьбе Левине и Кити, Толстой уже вполне располагал рецептом и графиком семейного счастья для этой четы. Еще до венчания Кити отвергает переданный ей Левиным «совет Степана Аркадьича ехать за границу» (знакомый мотив!), так что, в противоположность второй чете, Левины из-под венца уезжают в деревню (369–370/5:1)[860]. Из хронологии событий в последующих главах ясно, что Кити понесла вскоре после их венчания, причем, как и подобает добрым людям, до наступления Великого поста[861].

Приступив в конце 1876 года к решающему расширению Части 6 с ее летними сценами в левинском имении и правя уже давнюю редакцию этих глав, Толстой отказался от переброски действия разом в лето следующего за свадьбой года: по каким бы соображениям ни казалась ранее нужной или уместной полуторагодичная лакуна в фабуле[862], теперь само ожидание первенца в первые же полгода брака (6:1) определяло и хронологию, и сюжетную канву[863]. Логика любовной фабулы Анны и Вронского, напротив, вполне ладила с гедонистически затянутым медовым месяцем в Европе, но в заранее заданной и композиционно очень значимой рамке симметричных, более или менее одновременных сцен из семейной жизни двух пар этому путешествию надлежало выглядеть «усеченно». Анна и Вронский как бы возвращаются, замыкая петлю, в предыдущее лето по календарю романа, чтобы разделить его с Левиным и Кити. С этим сочетается то, что в воздвиженских главах Части 6 (6:17–25), как они окончательно оформились в начале 1877 года[864], отсылок к недавнему, казалось бы, пребыванию любовников в Италии фактически нет[865]. Даже такой тесно связанный с «семейной мыслью» романа хронометр, как взросление детей, усиливает впечатление петли времени. Если Сережа Каренин за время путешествия Анны проживает, как видно из сцены свидания в Части 5, не менее года, то ее дочка от Вронского Ани[866], родившаяся за пару месяцев до отъезда матери и отца ранней весной в Европу и не разлучавшаяся с ними, летом Части 6 в Воздвиженском еще не выглядит полуторагодовалым ребенком[867], как следовало бы из хронологии путешествия и сопоставления с ходом времени для ее старшего брата.

***

О внимании, которое Толстой, близясь к завершению работы над АК, уделял хронометрирующим приметам в сюжетной линии Анны, говорит одна — на первый взгляд вполне случайная — из множества корректив, внесенных в уже рассмотренную нами первую развернутую редакцию глав о героине накануне ее самоубийства. В этой редакции описание утра рокового для Анны дня сообщает, что та «причесала свои особенно вившиеся и трещавшие под гребнем, отросшие уже до плеч волоса»[868]. Отсылающая к тому обстоятельству, что из‐за болезни при родах Анне остригли голову[869], эта фраза вполне согласуется с той версией сюжета, где самоубийство Анны происходит через год и несколько месяцев после ее родов и соединения с Вронским. Когда автор уже в начале 1877 года вернулся к этим главам, теперь составляющим последнюю треть Части 7, фабула была усложнена задуманными много позднее, чем трагическая развязка, но уже и написанными, и опубликованными итальянскими главами. Теперь в промежуток времени, когда волосы Анны отросли «до плеч», должны были уместиться и заграничный вояж, и свидание с заметно повзрослевшим Сережей, и полгода в Воздвиженском, и зима в Москве (6:32; 7:9–10) — пожалуй, достаточно, чтобы к концу нужного для этих событий срока буйные волосы Анны спускались