Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф

в Льюис и посмотрел на меня. Но я, по крайней мере, могла развлекать себя мыслями и контролировать их, пока внезапно, после того как ушел последний поезд, на котором мог приехать Л., не почувствовала, что сидеть без дела невыносимо и остается только одно: поехать в Лондон. И, не теряя времени, я отправилась вопреки погоде, вновь испытав удовлетворение от того, что могу противостоять таким могущественным врагам, как ветер и темнота. И я боролась, была вынуждена идти пешком, садилась на велосипед, ехала вперед, роняла фонарь, поднимала его и ехала дальше без света. Увидела мужчин и женщин, идущих вместе, и подумала: «Вы в безопасности и счастливы, а я – изгой». Взяла билет; до поезда оставалось 3 минуты, и тут, повернув за угол у лестницы, я увидела Леонарда, который шел в своем макинтоше, слегка согнувшись, как будто куда-то спешил. Он был довольно холоден и зол (что вполне естественно). И тогда, дабы не показывать своих чувств, я вышла на улицу и что-то сделала со своим велосипедом. Кроме того, я вернулась в кассу и сказала гуманному человеку в окошке: «Все в порядке. Мой муж успел на последний поезд. Верните мне деньги за проезд», – что он и сделал. И я забрала их скорее для того, чтобы не злить Леонарда, чем для себя самой. Всю обратную дорогу мы говорили о ссоре (из-за рецензентов) в офисе, а я только и чувствовала: «Боже мой, все кончено. Хорошо, что я завязала с этим. Все кончено». Это на самом деле было физическое ощущение – чувство легкости, освобождения и безопасности. И все же за ним стояло нечто ужасное – сама боль, я полагаю, которая продолжалась несколько дней; думаю, я смогу почувствовать ее, если опять пойду той дорогой ночью; а еще эта боль связана со смертью шахтеров[1120] и Обри Герберта[1121] на следующий день. Но я ни в коем случае не вобрала в себя все это.

Мы занимались домашними делами; у нас фурор, поскольку врач признал Лотти годной к любой работе, хотя растраты душевных сил, конечно, того не стоят. Мы едим с подносов. Марджори [Джуд] это не очень нравится, но выбора у нее нет. У Марджори роман с Ральфом, который теперь скорее напоминает приступ гриппа, как я и предполагала. Она холодная честная женщина, готовая к худшему. Мне нравится непосредственный здравый смысл Марджори, хотя ее дух не подскакивает и не пружинит, как того хотелось бы. Ее манера растягивать слова – худшее, что в ней есть. Что еще? Самое главное – я подыскивала дом. Пока что видела только два, да и те снаружи. И проблема эта очень серьезная. Жить в Лондоне – исключительно мое желание и ничье больше. Насколько это желание может выдержать тягости переезда, расходов, неудобств и так далее? Но я полна решимости продолжать поиски и надеюсь вернуться к работе. Здесь же мы плотно увязли в печати и редактуре. Постоянно приходят гости (Мадж и Джанет[1122] вчера просидели 4 часа, и мой мозг после них напоминал выжатую кухонную тряпку); а еще приезжал Дэди[1123].

Этот молодой человек с волосами цвета пшеничной шелухи говорит, что хочет посвятить свою жизнь «Hogarth Press», и пишет об этом Леонарду. Все начнется в июне. Он будет партнером и возьмет работу на себя, а нам останется только руководить; постепенно издательство наберет вес; мы станем благодетелями своего века, откроем магазин и будем наслаждаться обществом молодежи; нырнем с головой в бочку с отрубями и никогда-никогда не перестанем работать мозгами, пальцами или ногами, пока наши конечности не отвалятся, а сердца не превратятся в прах. Такая вот у меня фантазия… А еще надо продумать и написать письмо Фрэнсис Корнфорд[1124], поэтому времени в обрез.

Сейчас у меня в самом разгаре сцена безумия в Риджентс-парке. Я обнаружила, что пишу ее настолько близко к реальности, как только могу, примерно по 50 слов за утро. Потом придется переписывать. Думаю, замысел лучше, чем в других моих книгах. Боюсь не суметь его осуществить. Меня переполняют идеи. Чувствую, я могу использовать все, о чем когда-либо думала. Конечно, я гораздо свободнее, чем раньше. Сомнение вызывает лишь характер миссис Дэллоуэй. Он может показаться слишком жестким, блестящим и показным. Но я ведь могу привлечь ей на помощь бесчисленное количество персонажей с другими характерами. Сегодня я написала сотую страницу. Разумеется, я только нащупывала свой путь – во всяком случае, до прошлого августа. Год ушел на то, чтобы открыть так называемый мною тоннельный процесс, с помощью которого я рассказываю о прошлом по частям, по мере необходимости. На сегодняшний день это моя главная находка, и тот факт, что я столь долго искала ее, доказывает, я думаю, насколько неправ Перси Лаббок, проповедующий, будто подобные открытия можно делать сознательно[1125]. Чувствуешь себя несчастной – однажды вечером я и правда хотела бросить роман, – а потом вдруг нащупываешь клад. Господи, помоги мне! Я ведь не перечитывала результат своего открытия, и в нем может не оказаться ничего особенного. Неважно. Признаюсь, у меня огромные надежды на эту книгу. Буду писать ее до тех пор, пока, честное слово, не смогу больше выдавить из себя ни строчки, а журналистке и всему остальному придется полежать в сторонке.

3 ноября, суббота.

И вот я нашла дом 35 на Уоберн-сквер[1126]. Часто ли я буду писать этот адрес? Очень надеюсь. Такое удовольствие обойдется мне в £500 в год. Но только подумайте, сколько концертов я смогу посетить, сколько увидеть людей – беспрепятственно, без колебаний. А еще передо мной возникает перспектива прогулок по городским улицам; выйду рано утром, пока Л. в офисе, и прогуляюсь, скажем, в Уоппинг[1127], а потом загляну в офис на чай. Почему все мысли только об этом, я не знаю. Вчера был прекрасный солнечный ноябрьский день, когда я вышла на улицу и прогулялась мимо нашего дома (с зелеными дверьми напротив конюшен), по площади с обычными домами, голыми деревьями и четко очерченными людьми; все это наполнило меня радостью. Действительно, на Ватерлоо-роуд было так прекрасно, что мне показалось, будто мы живем в Шекспире. Я имею в виду, что когда живые люди, кажущиеся счастливыми, вызывают эстетическое удовольствие, и вас не убеждают, будто это произведение искусства, оно нравится само собой, тогда – к чему я вела? – у меня возникают те же ощущения, что и при чтении Шекспира. Нет, это и есть жизнь; очень красивая жизнь. Что касается вопроса о доме, то сегодня я отвечу так. Мы снимем его и поселимся в квартире наверху – самое