Заблудившиеся - Андрей Борисович Троицкий

катят на тележке перевязанный ремнем и веревками чемодан, который из простого чемодана превратился в вещественное доказательство.

Брат упирается и не хочет идти. Он объясняет таможенникам, что он таксист, а кольца с цепочкой забыл в его машине пассажир, но ему никто не верит. «Видали мы таких шустрых, золото провезти хотел», — кричит опытный седовласый таможенник. На эти крики начинает собираться народ. «Ладно, — говорит брат. — Черт с ним, с золотом. Себе возьмите, подавитесь. Дайте мне горсть родной земли. Больше ничего не надо, но горсть дайте». Брат плачет.

Чтобы отогнать это явственное видение, Пашков даже затряс головой. Вместо брата он увидел его жену, появившуюся из туалета, с отечным лицом и красным носом. «Этот эгоист даже не разрешил взять с собой в аэропорт младшего, чтобы здесь с ним проститься», — сказала она. Грусть в ее глазах сменилась злостью.

— Эй, вы что, уснули? — Сайкин толкнул Пашкова локтем. — Просыпайтесь.

Он держал в руках раскладной пластмассовый стаканчик, на дне которого плескалась темноватая жидкость.

— Пока вы спали, я обнаружил в сумке эликсир молодости. Волшебная жидкость. Укрепляет сердце и продлевает творческое долголетие, — он протянул стаканчик Пашкову. — Шведская академия наук рекомендовала этот напиток стареющим людям. Очень повышает потенцию.

— Благодарю.

Пашков взял из рук Сайкина стаканчик и, опустив в него нос, понюхал жидкость. Судя по запаху, что-то благородное.

— Выдержка не меньше десяти лет.

— Берите больше, двадцать пять лет выдержки, — поправил Сайкин. — Тост придумайте сами, мои тосты, я заметил, вам не нравятся.

— К черту тосты, слова только портят вкус настоящего коньяка, — Пашков выпил содержимое стаканчика в несколько мелких глотков. — Действительно, напоминает эликсир молодости.

— Больше вам спать не захочется, — Сайкин извлек из сумки бутылку, потянул пробку передними зубами и налил коньяк в стаканчик на два пальца. Передав открытую бутылку Пашкову, он выпил коньяк и смежил веки. — Есть прекрасные мгновенья, дающие нам силу жить дальше. Зимняя дорога, хороший коньяк, Новый год, который не стучится, а молча входит, большой и таинственный.

Он раскрыл глаза, взял бутылку обратно, сунул пробку в горлышко. И, обернувшись, достал и поставил на колени круглую шляпную коробку.

— У меня для вас сюрприз. Купил вот по случаю, — он поднял крышку и вытащил из коробки темно-синюю фетровую шляпу. — Людям вашего поколения нравятся такие головные уборы. Примерьте.

Пашков принял из рук Сайкина шляпу и, повертев ее в руках, ребром ладони сделал вмятину на колпаке.

— Побираться мне что ли с этой шляпой? — проворчал он и слегка смял колпак симметрично с двух сторон.

— Не побираться, а носить.

Сайкин вытащил пластмассовый стаканчик и, манипулируя бутылкой и пробкой, с ловкостью фокусника плеснул в него добрый глоток коньяку.

— В этой шляпе вы приобретете начальственный вид. Заметили, как меняет внешность человека головной убор? В свое время, когда я жил на старой квартире, у меня был сосед по площадке, сдвинутый на одной идее. Ему казалось, что люди начинают лысеть, потому что неправильно обращаются со своими волосами. Выходят зимой на улицу с непокрытой головой — и начинают лысеть. Подвергаются сквознякам — и начинают лысеть. Он утверждал: чтобы не стать лысым, нужно сохранять постоянную температуру на линии роста волос. Любые температурные изменения губительны для шевелюры. Идеальным лекарством от облысения он считал тюбетейку. В ней он ходил по квартире, выносил во двор мусорное ведро, садился с мужиками играть в домино.

Это был русский человек со светлыми глазами, большим прямым носом, светловолосый. Но во дворе из-за тюбетейки его прозвали узбеком. Что интересно, с годами он и вправду стал все больше походить на азиата. Что-то такое в узком разрезе глаз, смугловатой коже… Действительно, если приглядеться, он чем-то напоминал узбека.

Изменились и его манеры. На любое приветствие, например «доброе утро», он неизменно отвечал «салям малейкум» и улыбался как-то широко, по-узбекски. Он полюбил плов со сладостями, из мясных блюд отдавал предпочтение жаренной на курдючном сале баранине. Когда он ссорился с супругой и та давала волю эмоциям, то называла его не иначе как «узбек проклятый». Да, такие вот метаморфозы производит с людьми обычный головной убор.

Сайкин подмигнул Пашкову и опрокинул стаканчик.

— Вы надеетесь, что эта шляпа изменит мой характер, этот характер приобретет начальственные властные черты, — хмыкнул Пашков. Рассказ об узбеке показался ему занимательным. — И что же, в конце концов, стало с вашим героем в тюбетейке?

— Годам к шестидесяти он облысел совершенно, как колено новорожденного, и стало ясно, что его теория несостоятельна, — Сайкин наполнил стаканчик и протянул Пашкову. — Он сослепу попал под машину, когда возвращался из булочной. Он не носил очков, хотя очень плохо видел. На этот счет у него тоже была какая-то своя теория. Хоронили «узбека» всем двором, он был хорошим человеком. Его жена настояла на том, чтобы на покойного надели тюбетейку. Кстати, в Средней Азии он, отродясь, не бывал. А тюбетейку купил на Тишинском рынке.

— Что ж, светлая память «узбеку».

Пашков, слегка подавленный финалом рассказа, выпил коньяк. Покрутив шляпу еще минуту-другую, он надел се на голову. Шляпа оказалась немного велика и сползала на уши.

— Вам идет, — одобрил Сайкин.

— Серьезно? — Пашков снял шляпу и осмотрел ее с критическим прищуром. Подумав, он слегка загнул кверху жесткие поля и снова водрузил шляпу на голову. — Вот так лучше.

— Вы отстали от жизни, — сказал Сайкин. — Загибали поля кверху только руководители среднего звена в шестидесятые годы. Теперь так носят шляпы только негры.

— Русские литераторы ничем не лучше негров, — Пашков сдвинул шляпу на затылок, обновка нравилась ему. — Не лучше негров, — веско подытожил Пашков.

— Шляпа-это не просто шляпа, — сказал Сайкин, которого после выдержанного коньяка всегда тянуло на философские разговоры. — Эпоха рабочих кепок прошла, а вместе с ней минула и эпоха жертвенности, жизни для будущих поколений. Так-то. Наступает эпоха эгоистического потребления, входят в моду атрибуты буржуазного быта, в том числе шляпы. Носите шляпу и радуйтесь новым временам.

Отработанным движением он вынул зубами пробку из горлышка и, не выпуская ее изо рта, налил коньяк Пашкову.

— За новые времена, — сказал Пашков.

Машину тряхнуло на колдобине, но Пашков сумел не расплескать коньяк.

— Как всякий пожилой человек, я не люблю новые времена. Но уж если они приходят, я открываю дверь и говорю: входите. А что остается делать? Пришли — так заходите.

Он широко раскрыл рот и вылил туда содержимое стаканчика, взял сверток с бутербродами и выбрал кусок потолще.

— Я тоже не люблю новые времена, — Сайкин громко икнул. — Кто их любит? Мы все любим прошлое только потому, что там осталась наша молодость, — он отсалютовал