Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая - Станислав Владимирович Далецкий

против царской власти, – пообещал Фёдор Иванович, – и на словах передайте Антону Казимировичу, что негоже ему раньше срока покидать эту землю: прежде, чем умереть, хочется посмотреть, что же получится у большевиков из той идеи о справедливом устройстве общества, борьбу за которое начинали ещё мы с Антоном Казимировичем, Желябовым, Халтуриным и другими народовольцами много лет назад.

Старый революционер сел за письмо своему другу, а Иван Петрович, поддавшись уговорам, остался на ночлег, и пошёл спать в другую комнатку, набегавшись по Москве за короткий зимний день по торговым делам.

XXVII

Возвратившись из Москвы, домой в Вологду, Иван Петрович поразился изменениям в состоянии Антона Казимировича: он совершенно высох, матовая белизна покрыла лоб и совершенно облысевшую голову, а борода тоже побелела до конца, не сохранив в себе ни единого тёмного волоска. Нос обострился и выглядел непропорционально большим на исхудалом лице. Где-то Иван Петрович вычитал, что нос – это единственный орган человека, который растёт всю жизнь и именно поэтому у стариков перед смертью и после нос занимает основное место на лице, создавая впечатление, что на грани жизни человек принюхивается к потустороннему миру, желая учуять предстоящую ему участь.

Иван Петрович погладил кости стариковской руки, передал Антону Казимировичу привет от товарища-революционера и зачитал его письмо, но тесть ничего не ответил, а лишь прикрыл глаза, давая понять, что услышал. Видимо, приближающаяся смерть уже отгородила Антона Казимировича от живых, лишив дара речи и оставив только возможность созерцания бренного мира накануне ухода в потусторонний мир.

– С вашего отъезда, Иван Петрович, старик мой ничего не ест, лишь водичку понемногу пьёт, не говорит, нога совсем почернела и пахнет тухлятиной, видимо, скоро мой Антоша отойдёт в мир иной, – сказала Евдокия Платоновна, показывая старика и вытирая слёзы, которые беззвучно катились из её левого здорового глаза, в то время, как правый, стеклянный глаз, глядел на умирающего спокойно и даже доброжелательно.

В доме поселился сладковатый запах смерти. Дети притихли, забились в комнаты и, уходя в школу и возвращаясь из неё, торопливо проходили мимо деда, который безразлично и пристально смотрел обесцветившимися глазами в потолок, словно именно там скрывалась истина, ради которой каждый человек и живёт на земле, и теперь, в конце жизненного пути, поверял этой истине свои былые чаяния, сопоставляя надежды и действительную жизнь в удовлетворении их совпадения и в расстройстве от несбывшегося.

Антон Казимирович, по-видимому, полагал свою жизнь удачной, поскольку слабая улыбка не покидала его лица, а помутившиеся глаза обретали ясность и спокойствие разума, когда кто-либо из родственников склонялся над ним, выказывая заботу и внимание ему, уходящему в неведомое странствие души и оставляющему на земле лишь бездушное тело.

На второй день по приезду, поутру, когда вся семья Ивана Петровича в скорбном молчании сидела за столом за утренним чаем, Антон Казимирович вдруг громко застонал, все кинулись к нему в комнату, умирающий окинул собравшихся просветленным взглядом, перекрестился, закрыл глаза и затих навсегда. Домочадцы молча стояли у ложа усопшего, чело которого на их глазах начинала покрывать смертная желтизна.

Дети ушли в комнаты, поскольку Иван Петрович разрешил им не идти в школу по случаю смерти деда. Жена Анна ушла в спальню и, выпив валерьянки, заснула, чтобы не повредить ребёнку, который уже нетерпеливо бился ножками у неё в животе под сердцем.

Иван Петрович пошёл в загс, оформил документы о смерти Антона Казимировича, потом договорился с плотником, обещавшим сколотить гроб к вечеру сегодняшнего дня, потом пошёл на кладбище, где двое забулдыг подрядились выкопать могилу за две бутылки водки: всё это делалось в спешке, поскольку через два дня наступал Новый, 1930-й год, и хотя день не был официально праздничным, но люди умудрялись под всякими предлогами не работать в предновогодний день, а вечер провести за праздничным столом, чтобы назавтра в первый день Нового года приступить к работам по дальнейшему строительству социалистического общества.

Если не поспешить с похоронами завтра, то их пришлось бы отложить ещё дня на два. Иван Петрович поспешил, к вечеру гроб был готов, плотник привёз его на санках, и они вдвоём с Иваном Петровичем положили в него тело Антона Казимировича, предварительно расстелив в гробу простынь и положив подушечку приготовленные Евдокией Платоновной. За время болезни Антон Казимирович подсох, съежился и весил, вероятно, не более трёх пудов. Сухонькое тельце старика утонуло в гробу, лишь белая борода да нос торчали наружу. Потом гроб поставили на стол в гостиной, взрослые постояли рядом и ушли спать.

Назавтра траурная процессия из шести человек семьи с возницей и гробом на санях тронулась в полдень от дома к кладбищу. Там, у отрытой могилы гроб открыли, взрослые поцеловали покойника в лоб, дети, как их учили, прикоснулись к уголочку гроба, кладбищенские забулдыги подвинули крышку, заколотили её гвоздями, опустили гроб в могилу на верёвках, выдернули эти верёвки и торопливо закидали яму мёрзлой землёй, установив в ногах покойника высокий польский крест.

Антон Казимирович был атеистом и в Бога не веровал, но поляком считал себя всегда, и потому Иван Петрович решил, что польский католический крест на его могиле будет к месту – не ставить же обелиск с красной звездой, что полагалось при похоронах члена партии. Антон Казимирович, хотя и был в юности революционером-народовольцем, но большевистскую власть не признавал, получая, тем не менее, пенсию от этой власти за свои прежние заслуги в борьбе с царской властью.

Возвратившись с кладбища, семья справила нехитрые поминки по Антону Казимировичу, за окном стемнело, и все разошлись спать, ибо печаль изнуряет человека сильнее, чем тяжёлая работа и лучшего средства, от этой усталости, чем сон, нет и не будет.

Следующий день был кануном Нового года, по улице сновали дети и взрослые в радостном волнении, что ещё один год прожит, а наступающий год, несомненно, будет лучше, добрее и веселее, чем год минувший.

Для Антона Казимировича этот Новый год уже не наступит никогда, и потому жильцы его дома были грустны и молчаливы: даже дети не веселились и не играли, как обычно на улице, по которой стелилась новогодняя позёмка, заметая санные следы от вчерашних похорон деда.

Соседние ребятишки видели вчерашние похороны и сегодня, с тревожным волнением, спрашивали у Бориса, младшего сына Ивана Петровича, как умер его дед и не страшно ли было Борьке ночевать под одной крышей с покойником.

Борис отвечал, что дед вёл себя смирно, лежал спокойно в своем гробу и страха, он, Борис, не ощущал, – на том его друзья по уличным играм и разошлись