Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая - Станислав Владимирович Далецкий

«торговля с иностранцами», заставляя продавцов сообщать о редких поступлениях, а владельцам этих вещей приходилось давать объяснения об их происхождении.

И какое объяснение мог дать госбезопасности Иван Петрович, бывший царский офицер, служивший у Колчака, золотым часам из имущества царской семьи, чтобы не попасть под уголовное или политическое преследование? Никакого, позволяющего избежать ареста и ссылки в трудовые лагеря на исправление, что начала широко использовать Советская власть в борьбе с уголовниками и политическими противниками режима личной власти Сталина, устанавливающейся в стране в конце 20-х годов.

Сталин, взяв на себя полную ответственность за дело построения социализма в СССР и защиту социалистических завоеваний от внешних и внутренних врагов, взял себе и абсолютную власть, самодержавно полагая, что абсолютная ответственность требует и абсолютной власти, иначе слова не будут подкрепляться делами.

Два первых года первой пятилетки показали, что энтузиазм народа, освобождённого от классовых и имущественных притеснений, дает удивительные результаты в строительстве общества справедливости, несмотря на ожесточённое сопротивление внешних и внутренних врагов, предателей и паразитов всех мастей.

Успехи в развитии страны Советов показали, что Советская власть – это всерьёз и надолго, пребывание в правящей партии большевиков давало многие льготы и преимущества для обеспечения личного благосостояния, и в партию массово полезли мещане, которым было глубоко плевать на социализм: главное для них было личное благоденствие, а социалистическое строительство пусть идёт своим чередом под надзором Сталина.

Под рассуждения этих проныр и приспособленцев были отменены имущественные ограничения на зарплату членов партии, восстановлено право наследования имущества, и даже введены некоторые привилегии для руководящих работников, и стало иметь смысл занимать высокие должности и копить имущество, чтобы передать это по наследству детям и родственникам, не по их заслугам, а лишь на основе родственных отношений.

– Перерождается партия большевиков прямо на глазах, – частенько вздыхал Фёдор Иванович при беседах с Иваном Петровичем за чашкой чая. – Жены партийных руководителей, как раньше нэпманши, не работают, раскатывают в автомобилях, одеваются в меха и украшаются золотом, а их детишки с помощью партийных папаш попадают на хлебные должности, не имея для этого ни знаний, ни заслуг. Если так пойдёт и дальше, то будет не общество равноправия, а снова появятся привилегированные классы партийных бонз и хозяйственных руководителей, что будет означать крах ленинских идей построения коммунизма в России.

– Что же вы хотите? – отвечал Иван Петрович, отдыхая в тепле уютной квартирки после дневной беготни по московским антикварным магазинам в надежде пристроить свои вещицы на продажу или сразу уступить антиквару в цене, получив живые деньги на руки – пусть меньше, но без последующей суеты и оформления квитанций.

– Жажда стяжательства и устройство своей жизни за счёт других насаждалась в человеческом обществе веками и тысячелетиями, со времен фараонов и Христа, а вы надеетесь человеческую натуру переделать за несколько лет. Так не будет никогда, и лет через тридцать потомки нынешних партийцев растащат ваш социализм по своим углам, как мыши растаскивают зерно из амбаров по своим норкам: каждая понемногу, но амбар бывает опустошен за зиму, если нет котов, убивающих этих мышей.

Я где-то читал, что слоны – громадные животные, боятся мышей, которые пробираются между пальцами слоновьих ног, подгрызают жилы, и слон погибает от этих мелких грызунов. Так и ваше огромное здание социализма может в недалёком будущем рухнуть, подгрызенное партийными проходимцами-стяжателями, – закончил свою мысль Иван Петрович, прихлёбывая чай из блюдечка по купеческому обычаю, который он перенял у своего тестя.

– Вот я и опасаюсь, что Сталин, поняв эту опасность, начнет вместо кота истреблять партийных мышек-несушек, не сам, конечно, а через органы НКВД и ГБ, а там свои крысы водятся, которые начнут невинных хватать, чтобы своих сохранить, и самим уцелеть, отчитываясь о выполнении планов по разоблачению народа – у нас же теперь повсюду планы, даже по поиску врагов, как мне говорил Дмитрий Дмитриевич, посетив меня с месяц назад.

Он тоже попал под чистку, как сочувствующий троцкизму, правда, в партии уцелел, но из Кремля его выперли, и сейчас он работает в Моссовете по музеям и культуре.

– Я тоже подрабатываю в Историческом музее внештатным экспертом-искусствоведом, – оживился Иван Петрович, – мог бы и штатным сотрудником стать на окладе, но мне, лишенцу прав, нельзя постоянно проживать в Москве, потому и бываю здесь наездами, и пару раз уже меня задерживали милиционеры прямо на улице, проверяли документы и, увидев мою справку лишенца прав, отводили в участок, составляли протокол и отпускали – помогало удостоверение сотрудника музея: мол, приехал я в Исторический музей, как искусствовед на консультацию.

Если бы Дмитрий Дмитриевич похлопотал за меня, чтобы разрешили проживать в Москве, бросил бы я антикварное дело, учительствовал бы в школе, подрабатывал в Историческом музее, детей своих определил бы в школу, глядишь и зажил бы спокойно: мне уже пятый десяток идёт, а я мотаюсь между Вологдой и Москвой, добывая содержание семье торговлишкой красивыми безделушками и предметами искусства, которое сейчас, строителям социализма, без надобности, – вздохнул Иван Петрович, понимая несбыточность своих планов жить в Москве.

– Я спрошу Дмитрия Дмитриевича насчёт вас при случае, – пообещал Фёдор Иванович, – но думаю, что не рискнёт он заступиться за лишенца прав, коль сам числится в оппозиционерах к генеральной линии партии, проводимой Сталиным.

Лучше вам, Иван Петрович, самому сходить в Вологодское управление госбезопасности и поставить вопрос о своём восстановлении в правах, глядишь, и повезёт, тогда и Москва не понадобится: будете спокойно жить и учительствовать в Вологде. Приятеля моего, Антона Казимировича, привлеките к этому делу – ему, как старому революционеру, могут поверить в его хлопотах за зятя, а если и не поверят, то и преследовать за это не будут по старости лет.

– Плох здоровьем стал Антон Казимирович, – возразил Иван Петрович, – обезножил совсем, лежит уже месяца три, не вставая с кровати. Одной ноги у него нет, и вторая тоже чернеть начала, надо бы операцию делать, а Антон Казимирович возражает: говорит, что умрёт и так, без операции: на одной ноге восемь лет проковылял и достаточно.

Может вы, Фёдор Иванович, ему письмецо черкнёте и уговорите на операцию – пусть без обеих ног, но ещё поживёт мой тесть на белом свете, позабавится с внуками: у меня в семье ещё прибавление ожидается – я сам поздний ребёнок у своих родителей, вот и мне, как говорится, Бог посылает дитя на старости лет. На земле жить – это не в могиле гнить: так говорили старики убогие в нашем селе, когда я был мальчонкой.

– Я сейчас же и напишу записочку моему соратнику по народовольческому движению