Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

вывоза продуктов из Москвы вызвали конфликт с близлежащими городами и районами, жители которых также зависели от этих рынков. Гугушвили напомнила о достигнутом зимой 1990–1991 гг. компромиссе, согласно которому государственные магазины по воскресеньям будут продавать товары по карточкам тем, у кого нет прописки. В результате активность рынков по воскресеньям практически прекращалась, а люди выстраивались в огромные очереди в магазины, которые предлагали основные продукты по гораздо более низким ценам[1071]. Гугушвили с удовольствием отметила это «избавление» выходного дня от того, что она считала рыночным хаосом, когда она не могла пройти и нескольких шагов от своей квартиры без того, чтобы кто-то не предложил ей хоть что-нибудь купить[1072].

Напряженность на рынке в 1990–1991 гг. вселяла страх в Терентия Папашвили. Ограбления в его магазине или ожидание в одной из постоянно растущих московских очередей стали обыденным явлением. Абдул Халимов вспоминал о растущей тревоге зимой: «Ни хлеба, ни продуктов не было. Ну, я думаю, тогда это и началось: межэтническая напряженность. Прямо со мной ничего не происходило, это было просто ощущение. Не то чтобы я боялся выходить на люди или что-то в этом роде, но я чувствовал это на улицах. Людям было холодно и голодно»[1073]. Эльджан Юсубов выразил «глубокую признательность» за возможность работать в Москве в то время, поскольку продукты питания из южного Азербайджана стоили чрезвычайно дорого, и этого было более чем достаточно, чтобы не отставать от роста инфляции. В то же время он вспоминал: «После работы мы очень уставали, приходили и дома питались. Никуда не ходили, потому что и опасно было. Сами готовили, смотрели телевизор и ложились спать, ведь надо было рано вставать. Мы рано уходили на работу. В 7 часов мы должны были быть уже на рабочем месте. Мы не ходили в кафе и рестораны, так как было дорого и опасно. Я хотел бы посещать музеи и гулять по парку, но у меня не было времени. Да и опасно было по вечерам выходить из дому. Могли напасть, на некоторых моих знакомых нападали»[1074].

Имели место и нападения на африканцев: в 1990 г. были жестоко избиты четыре нигерийских студента[1075]. Атаниязова не беспокоилась о еде, так как вузы по-прежнему хорошо снабжались. Но экономическая напряженность «разожгла всевозможные тлеющие этнические конфликты. Люди обвиняли друг друга в своих бедах, и это выражалось в стычках на рынках, в магазинах, в метро»[1076]. Бакчиев с иронией говорил о том, что, после того как всю жизнь завидовал столичным богатствам или наслаждался ими, сейчас для его же блага ему лучше было вернуться в сельский Таджикистан, где он может, как он тогда думал, находиться в безопасности, выращивать продукты и разводить скот. Он с тоской вспоминал момент, когда Советский Союз для него перестал существовать[1077].

Азамат Санатбаев вспоминал не столько уличную напряженность в Москве, сколько заметное изменение отношения со стороны своих русских друзей, которых он всегда считал довольно терпимыми к другим национальностям. Стали спрашивать о кавказских и среднеазиатских торговцах, а также о русских из Подмосковья: «почему приезжают, пускай у себя живут, у них тоже есть возможности»[1078]. Действия Мосгорсовета по ограничению прав тех, у кого не было прописки в столице, а также язвительные публикации русской националистической прессы предлагали простые рецепты того, как начать лечить городские недуги, хотя фундаментальные социальные и экономические проблемы лежали гораздо глубже. Санатбаев, со своей стороны, в покровительственном тоне утверждал, что СССР мог продержаться дольше, если бы русские научились трудовой этике кавказских и среднеазиатских торговцев.

Параллельно росло напряжение и в Ленинграде (Санкт-Петербурге). Кемаль Джафаров вспомнил, что обострившиеся конфликты укрепили его решение не заниматься уличной торговлей, а вместо этого продавать продукты оптом на одном из крупных складов города. «Мы селились поближе к месту своей работы. Я сам на базарах не работал, но, конечно, на базарах бывали конфликты. Если кто-то из наших [азербайджанцев] обвешивал или клал испорченный помидор, то покупатели могли возмущаться»[1079]. Он утверждал, что русские считали, что «горные беженцы» из Нагорного Карабаха, играя на симпатиях местного населения и авторитетных торговцев, достигли более высокого уровня жизни, чем у остального населения города, страдавшего от дефицита и инфляции[1080]. Джафаров напомнил, что в Санкт-Петербурге, в отличие от Москвы, существовала терпимость в отношениях между армянскими и азербайджанскими торговцами. Страх перед грабежами, нападениями или милицией объединял их во взаимопомощи. Азербайджанцев и армян теперь связывало распространенное уничижительное определение «лица кавказской национальности».

Нелегкий выбор: остаться в городе или уезжать домой?

По мере роста напряженности в СССР студенты и челноки, специалисты и работники сферы услуг в равной степени столкнулись со сложностями принятия решений относительно того, где лучше всего пережить то, что впоследствии окажется последними двумя годами перестройки: в столицах или в их родных южных республиках. Возможности трудоустройства за пределами рыночной торговли в Ленинграде и Москве быстро сокращались. Тем не менее Московский городской совет выдвинул идею продажи прописки, чтобы собрать крайне необходимые средства на социальную помощь[1081]. Растущая опасность этнического насилия означала, что и центр, и периферия были в равной степени небезопасны. Какие сети связей и системы поддержки в этой обстановке могли лучше всего дать отдельным людям и целым семьям средства к существованию? Что будет с Санкт-Петербургом и Москвой после того, как СССР оказался на последнем издыхании, особенно после неудавшегося августовского путча 1991 г.?

Этери Гугушвили искала спасения в учебе, в 1991 г. поступив в аспирантуру в Москве, чтобы получить степень в области архивоведения. Как и Дина Атаниязова, она вспоминала университет с его всегда заполненными столовыми как убежище от дефицита и инфляции, охватившей город и страну. Гугушвили столкнулась с настоящей революцией в Московском государственном университете, когда обязательный курс истории КПСС исчез из программы, а Маркса и Ленина почти перестали упоминать на занятиях. Преподаватели больше не выдавали учебники, утверждая, что в существующей литературе нельзя найти истину. Она и ее коллеги готовились к занятиям, читая газеты и журналы – основные источники для новых устных экзаменов, которые заменили письменные. Все это сбивало ее с толку, но она по-прежнему представляла себе светлое будущее в реформированном Советском Союзе. Санатбаев высказал куда более распространенное мнение – хотя это и было сделано ретроспективно. К 1991 г., учитывая экономические провалы и беспорядки по всему Советскому Союзу, людям надоела демократия, а горбачевские реформы были обречены на провал[1082]. Теперь людям осталась лишь возможность шагнуть вместе со своей семьей через