Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

Возвращение домой не принесло утешения мигрантам из республик, которые сами были охвачены конфликтами. Абдул Халимов вспоминал последствия февральских беспорядков 1990 г. в Душанбе, о которых ему рассказали родственники во время его поездки домой той весной. Советские войска убивали безоружных демонстрантов, а таджикские националистические силы угрожали власти Коммунистической партии. Общесоюзная, республиканская, региональная и сетевая лояльность была подорвана. «В Таджикистане, – вспоминал он, – политики настраивали людей против русских, а в России политики настраивали людей против всех, кроме русских»[1083]. Он остался в Москве, но с большой грустью следил за расистской и националистической кампанией Владимира Жириновского во время выборов на новый пост президента РСФСР в июне 1991 г. Жириновский получил тогда более 6 млн голосов. Позже его риторика, которую можно отследить по правой прессе, стала еще более резкой. Он заявлял[1084]: «У меня есть решение для всех этих азиатов: отправить их на родину. <…> Россия для нас, русских. После этого мы построим вторую Великую стену, как это сделали китайцы, они ведь были умные ребята. Пусть мусульмане приносят свои товары к щелям в этой стене. Отныне наши собственные торговцы будут привозить их в наши земли. Так мы не позволим их демографическому взрыву подорвать Россию»[1085].

Майя Асинадзе думала о возвращении в Грузию во время экономического и политического хаоса 1991 г. После референдума 31 марта Грузия 9 апреля провозгласила независимость от Советского Союза в ознаменование второй годовщины кровопролития в Тбилиси. Дискуссии среди друзей из ее московского рабочего коллектива обострились, когда обсуждалось будущее СССР. Разрываясь между своим приемным домом и семьей, теперь находящейся в другой стране, Асинадзе решила остаться только тогда, когда бывшие коллеги сказали ей: «Ну, пусть они от нас оторвутся. Пусть уйдут от нас. Но ты останешься с нами»[1086]. Джумабой Эсоев счел, что его желание вернуться домой, в Таджикистан, не имеет права на существование. Его история, связанная с поздними годами перестройки, началась с любви: в 1990 г. в Ленинграде ему удалось жениться на девушке своей мечты. Он восхищался ею издали и набрался смелости заговорить только после того, как случайно ударил ее волейбольным мячом по голове во время университетской игры. Поскольку жизнь с каждым месяцем ухудшалась, семья планировала уехать в Таджикскую республику, на его родину. Однако беспокойство о том, как там примут русскую жену, заставило их задуматься. Они оставались в городе до тех пор, пока дефицит и инфляция в 1992 г. не стали невыносимыми, но к тому времени «в Таджикистане уже началась гражданская война». Эсоев продолжал: «Это было ужасно. Народ умирал от голода из-за блокады. Люди ели корм для животных, чтобы выжить. Там, дома, был полный хаос, поэтому мы решили не уезжать из Ленинграда»[1087].

Некоторые мигранты остались в двух столицах после распада СССР, чтобы, используя свободу объединений, помочь своим этническим группам отвоевать себе новые места. Акмаль Бобокулов, живший в Ленинграде (Санкт-Петербурге) с 1972 г., размышлял о своем будущем, поскольку 31 августа 1991 г. Ислам Каримов провозгласил независимость Узбекистана от СССР. Он решил, что Санкт-Петербург был его домом, и бросился на помощь своим соотечественникам-узбекам, которые теперь стали иностранцами в городе. Узбекское «Общество дружбы», созданное в 1990 г., предоставило ему машину – Бобокулов вспоминал, как он и другие, вдохновленные гласностью, создавали кружки для чтения «национальной» литературы и планировали культурные мероприятия[1088]. Он превратился в адвоката-любителя, пытаясь понять тексты законов и последствия нового законодательства, особенно после распада СССР. Бобокулов и его коллеги зарегистрировали организацию у петербургских властей в новом российском государстве, и он продолжил там работать и в 2000-е гг. Профиль ассоциации Арьяна Ширинова также изменился. В 1991 г. он создал в Ленинграде объединение восточных единоборств. Его тренажерный зал быстро стал местом сбора таджикских друзей. «Раньше мы встречались, но неофициально, конечно. <…> Мы поддерживали друг друга. Мы вместе говорили на нашем родном языке»[1089]. Разговоры все чаще вращались вокруг экономических проблем и насилия, с которыми сталкиваются соотечественники-таджики, давно мигрировавшие или переехавшие недавно. Когда Таджикистан отделился от СССР и оказался вовлеченным в конфликт, Ширинов открыл собственную организацию для оказания помощи соотечественникам, оказавшимся в новой серой зоне: с паспортами Советского Союза, но с неясным статусом в новой Российской Федерации.

Московский городской совет стремился решать национальные вопросы, пока его не поглотил политический и экономический хаос 1991 г. Он регистрировал этнические организации, такие как организация Бобокулова, и отмечал растущую напряженность на городских улицах. К десяткам тысяч торговцев и других лиц, покинувших экономически депрессивную периферию, присоединились постоянные волны беженцев из зон конфликтов на Кавказе и в Средней Азии, нуждавшихся в значительной помощи. Газеты сообщали – без каких-либо доказательств – о том, что потоки беженцев увеличили азербайджанское и армянское население Москвы более чем на миллион человек, что выглядело как попытка разжечь расовую напряженность[1090]. Созданная в 1990 г. коллегия по изучению национального вопроса стала Московским межнациональным совещанием в составе семидесяти членов, заявивших, что они представляют тридцать восемь этнических групп[1091]. Однако помимо обещания помощи тем, кто бежал от активных войн, комиссия оставалась скорее организацией, существующей на бумаге, а не активным элементом многонациональной жизни Москвы в позднем СССР.

Изменение отношения к национальным меньшинствам в Санкт-Петербурге и Москве в период поздней перестройки и в первые годы независимой Российской Федерации получило подтверждение в данных постсоветских опросов. В 1992 г. Центр изучения общественного мнения МГУ опросил 447 москвичей более десятка национальностей, чтобы понять их идентичность и отношения, в надежде рассмотреть будущее «многонационального мира Москвы». Авторы заявили, что группу, которая самостоятельно вызвалась участвовать в опросе, нельзя считать репрезентативной – действительно, большинство респондентов оказались с высшим образованием – и предупредили о проблемах присвоения «национальной» идентификации теми, кто идентифицировал себя как «мусульманин», «кавказец», «выходец из Средней Азии» и даже «нерусский». Опрос выявил высокую степень интеграции оседлых меньшинств вследствие заключения смешанных браков, преимущественно с принимающими русскими: 90 % для грузин, 60 % для узбеков и 50 % для азербайджанцев[1092]. Однако только 5 % тех, кто состоит в этих браках, заявили, что у их детей «смешанная» национальность. Так проявила себя советская практика присвоения детям одной идентичности. Большинство респондентов (предположительно, мужчины) указали их этническую принадлежность, хотя другие говорили, что будут ждать, когда их детям исполнится шестнадцать, чтобы принять окончательное решение, основанное на фенотипе, языке и практических преимуществах объявления «паспортной» национальности. Народы Кавказа и Средней Азии по-прежнему гораздо чаще, чем жители западных республик, вспоминали о том, что они воспитаны «в духе национальных традиций»: чаще всего об этом в позитивном ключе