Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений - Дориан Лински
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Главной героиней романа является «служанка» Фредова, женщина, принадлежащая человеку по имени Фред. В фашистской республике Гилеад правят религиозные радикалы. В стране хронически низкая рождаемость, и «служанки» вынашивают детей для стерильных представительниц правящего класса[69]. Республикой Гилеад управляют фанатики, свято уверенные в том, что строят новый счастливый мир. Аппаратчик тетя Лидия говорит служанкам: «Есть не одна-единственная свобода. Есть “свобода делать что-то” и “свобода от чего-либо”. В годы анархии у людей была свобода выбирать или делать что-то. А у вас свобода от чего-либо. И не надо это недооценивать»59. На новоязе слово «свобода» означает только «свобода от», понятие «свобода на что-либо» перестало существовать.
В конце книги Этвуд есть раздел «Исторические заметки к “Рассказу служанки”», в котором она отдает дань новоязу Оруэлла и пародирует академический диспут – «шутка Джеффри Чосера» – так ученые XXII века называют «рассказ служанки». Это, пожалуй, наиболее очевидные параллели романа Этвуд с произведением Оруэлла. В романе Этвут также присутствует секретный дневник. Правда, он не в письменном виде, а надиктован на кассету, женщинам в республике Гилеад запрещено писать. В республике проходят публичные казни, есть стукачи, запрещенные книги (точнее, все книги запрещены) и есть всевидящие полицейские, которых называют «Глаз». Существует ритуал организованного насилия под названием «спасение», что-то подобное двухминутке ненависти, только с кровью. Все это могло прийти прямо из реального мира, а не обязательно из мира Оруэлла. Этвуд придерживалась следующего правила: «Я включала в роман только то, что люди когда-либо и где-либо уже делали»60. В приложении в конце книги упоминаются Иран, Россия и Румыния, автор использует опыт нацистов, рабовладельцев американского Юга, латиноамериканских хунт и охотников на ведьм в Салеме. Республика Гилеад, как и Океания, – это синтез реальности.
Очень многое в романе «Рассказ служанки» – чисто от Этвуд. Это и ее собственный специфический юмор, увлеченность вопросами расы, сексуальности, а также религиозного экстремизма, то есть тем, что Оруэллу было малоинтересно. Он понимал, что тоталитарные режимы делают упор на сексуальном пуританстве и придают больше значение матерям и материнству. «Сексуальное преступление», или злосекс, в таком обществе – это все что угодно, кроме «естественного полового акта между мужчиной и его женой с единственной целью зачатия ребенка и без удовольствия со стороны женщины»61. Из этого следует, что связь Уинстона и Джулии можно назвать «политическим действием»62. При этом интерес Оруэлла к внутренней жизни женщин (что характерно для него как для писателя и человека) был минимальным.
Оруэллианской республику Гилеад делает атмосфера парализующей нереальности. «Служанка» Фредова предполагает, что известия о далеких битвах армий Гилеад с другими религиозными фракциями могут быть чистой фикцией, так же как и Майское сопротивление в ее романе может быть таким же несуществующим Братством у Оруэлла. Даже воспоминания служанки весьма обманчивы. Когда она пытается представить себе своих мужа и дочь, то их лица в ее воображении съеживаются, как горящие фотографии. Саму себя она называет «беженкой из прошлого»63. Следующее поколение женщин будет чувствовать себя более счастливым, будет более послушным, потому что «у него не будет воспоминаний о том, что когда-то все было совсем по-другому». Служанка, так же как Уинстон Смит, не является радикалом. Она просто ищет то, за что можно ухватиться, пока все не превратится в туман. По крайней мере, Уинстону оставили его собственное имя, хотя сама Англия свое название потеряла, и другим названием Взлетной полосы I может вполне стать, например, Офокеания.
«Рассказ служанки» – это первая утопия о подавлении женщин. В первые два года после выхода романа было продано более миллиона экземпляров. В 1990 году вышел фильм по сценарию Гарольда Пинтера. Этвуд регулярно спрашивали, является ли ее роман прогнозом или предсказанием. То, что она обычно отвечает, вполне применимо к роману «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый»: «Давайте назовем его антипредсказанием. Если такое будущее можно подробно описать, то, возможно, оно не наступит»64.
В 1984 году Оруэллу мог бы исполниться восемьдесят один год. Всем его друзьям, кто дал в тот год интервью, выступал на конференциях и опубликовал мемуары, было глубоко за семьдесят[70]. Даже более молодому поколению, спорившему о творчестве писателя в 1950-е, было уже за шестьдесят. Мнения всех этих людей были отягощены многолетним багажом представлений о том, что тот, кто выиграет последнюю словесную баталию, получит воображаемую благосклонность Оруэлла. Эти люди боролись за правильность своих собственных воспоминаний, верность сделанных много лет назад выборов. Виктор Соден Притчетт говорил Time: «До какого-то определенного уровня я его понимал. Точно определить, кем он был, было сложно, потому что, как только ты пытался как-то его зафиксировать, он тут же делал что-то противоречащее твоим выводам»65.
Решение этого вопроса (который для некоторых так и не решен) было простым – внимательно изучить цитаты писателя и отбросить все те, которые не устраивают конкретного человека и его позицию. Все ломавшие копья считали, что настаивают на единой и неделимой правде. Они настолько идентифицировали себя с моральной честностью и независимым мышлением Оруэлла, что когда видели, что их оппоненты «крадут» их Оруэлла, то чувствовали себя глубоко оскорбленными. Только немногочисленные представители коммунистической мысли разлива 1930-х не хотели иметь с Оруэллом ничего общего (семидесятичетырехлетний журналист Аларик Якоб назвал роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» «одной из самых омерзительных из когда-либо написанных книг»66), но большинство комментаторов хотели, чтобы святой Джордж был на их стороне, и (вполне вероятно, искренне) винили своих оппонентов в идейном шельмовстве.
Оруэлл четко говорил, что являлся демократическим социалистом, выступавшим против консерваторов и коммунистов. Пожалуй, одна из самых лживых статей об Оруэлле была опубликована в 1983 году в журнале Harper’s. Статья называлась «Если бы Оруэлл был сегодня жив», и написал ее один из ведущих американских неоконсерваторов Норман Подгорец. «Обычно представлять себе, что мог бы сказать тот или иной человек, если бы был жив, дело совершенно бесполезное»67, – писал Подгорец, после
