По дорогам войны - Альфред Рессел

Деятельность разведывательных органов артиллерии имела решающее значение для эффективности ведения огня, а значит, и для успеха боя. Помимо технических навыков от них требовались определенные личные качества, которые даются не сразу и не так-то просто. Проверяя работу разведчиков на артиллерийских НП, я то и дело встречался с так называемым "мертвым фронтом": впереди не было противника, будто он куда-то пропал, и казалось, нет никакой возможности его выявить. В журналах наблюдения о нем лишь изредка встречались конкретные записи. На мой вопрос, сколько на том или ином НП с утра было установлено неприятельских целей, мне отвечали, что немцев на противолежащих высотах будто бы и нет, поэтому, мол, никого не видели и ничего не установили. "Хорошо, - обычно говорил в таких случаях я, - если нет противника, тогда что же мы сидим здесь? Давайте с этого НП подойдем прямо на следующую высоту, на которой, по-вашему, нет немцев". Но там, конечно, проходила немецкая линия обороны...

В бою нет более серьезного недостатка, чем неполнота данных о противнике. Бои под Липтовски-Микулашем показали, что горькие уроки Вроцанки и Махнувки уже преданы забвению. Новичкам приходилось собственной кровью оплачивать приобретаемый опыт, поскольку они не учли вовремя старый, уже оправдавший себя. Я очень сильно сердился на тех, кто игнорировал уроки прошлого. "Жизнь есть жизнь, - говорил я им. - Ее нельзя ни задушить, ни скрыть. На каждой оборонительной позиции по обе стороны жизнь рано или поздно обязательно проявит себя. Стоит уставшему наблюдателю лишь на секунду ослабить внимание, как от него ускользнет признак жизни на стороне противника. И этот единственный пропущенный миг потом придется окупать кровью. Прерванное наблюдение за противником нельзя назвать наблюдением".

Тогда, в начале боев за Микулаш, я даже не представлял, как быстро подтвердятся эти мои слова.

На НП командира батареи 3-го артиллерийского полка 122-мм гаубиц, оборудованном на горном хребте восточнее Жиара, я вновь услышал набивший оскомину ответ: "С утра ничего мы не обнаружили". Шел одиннадцатый час. Я уселся у стереотрубы, преисполненный решимости не сдвинуться с места до тех пор, пока не выслежу противника. Метр за метром прочесывал я передовую, ни на секунду не спуская глаз с заснеженных склонов западнее Жиара и Смречан. Прошло уже три часа, а я безрезультатно всматривался в стекла. Уставшие от длительного пристального наблюдения глаза постепенно наливались тяжестью, а это было врагом номер один для каждого разведчика. И все без толку! Наконец на четвертом часу наблюдения я обнаружил вдруг признаки существования противника. Я не поверил своим глазам: на заснеженной открытой местности из какого-то укрытия неуклюже один за другим вылезли три немца. Командир батареи открыл одним орудием огонь по выявленной цели и примерно восьмым снарядом достиг прямого попадания. Из-под земли поднялся черный столб дыма, а когда он развеялся, из укрытия вылезли и поплелись прочь еще два немца. Не оставалось сомнения в том, что мы обнаружили и уничтожили неприятельский дот с пулеметом - один из тех, на счету которых наверняка было немало жизней наших пехотинцев.

12 февраля после краткой пятидневной передышки части корпуса приготовились к наступлению. Ранним морозным утром они вышли на исходный рубеж для атаки и ожидали окончания артиллерийской подготовки, проводившейся в масштабе армии. Погода стояла прескверная: с утра валил снег, дул сильный ветер, видимость упала до 100-200 метров. В этих условиях уже через пятнадцать минут командующий армией неожиданно прекратил огонь и перенес время наступления на другие сутки. Пехота постепенно отошла с исходного рубежа на свои прежние позиции.

Мне хорошо запомнились те события. Тогда, в течение нескольких дней, я отвратительно чувствовал себя: меня мучил кашель, поднялась высокая температура, в груди хрипело, ноги отяжелели. День ото дня мне становилось все хуже, и я с трудом поднимался на НП корпуса. Все это походило на воспаление легких. Артиллерия к ведению огня была готова, только подавай команду. Мог ли я тут болеть? В горячке мне пришла мысль: почему мы наш артиллерийский огонь должны всегда вести по единому шаблону, установленному в армии? Ведь оказать поддержку пехоте можно различными способами! Снежный буран подсказал идею: а что, если начать атаку пехоты без обязательной артподготовки? Отвратительная погода создавала совершенно идеальные условия для того, чтобы незаметно и тихо преодолеть дистанцию броска в атаку без предупреждающего артиллерийского огня. Пехота благодаря внезапности овладеет первой линией траншеи, и тогда мы откроем огонь по более удаленным целям. Я уже рисовал в своем воображении картину огромного успеха пехоты, если мы спланируем огонь таким образом. В тот день, 12 февраля, я нетерпеливо всматривался в снежную даль.

На следующий же день, 13 февраля, батальоны двинулись на свои исходные позиции в три часа ночи. Настроение было подавленным. Шли в полной темноте, по глубокому снегу. Около девяти часов утра после мощной артиллерийской подготовки чехословацкие и советские части вновь пошли в атаку. И на этот раз, как только пехота поднялась с земли и пошла вперед, противник открыл по ней массированный огонь из артиллерии и минометов, сопровождаемый огнем пехотного оружия. Особенно губительно действовал фланговый огонь фашистских тяжелых пулеметов и большого числа снайперов, расположенных на господствующих южных скатах Липтовских гор. Там же размещались выгодные НП противника с дальним обзором всего поля боя в долине Вага. Не удивительно, что пехотинцам не удалось продвинуться дальше 600 метров от исходного рубежа.

Во время атаки во второй половине дня пехота опять не сумела воспользоваться сильной поддержкой артиллерии. Батальоны почти приросли к месту. Они залегли на голой равнине, где нельзя было укрыться, а замерзшая земля не позволяла окопаться. Вражеская артиллерия без устали била по беспомощным пехотинцам, кое-где охваченные паникой люди пытались спастись бегством. Ни приказы командира бригады, ни высланные вперед офицеры связи командира корпуса не оказались в силах сдвинуть пехоту. Ожесточенный огонь противника и чувство страха приковали пехотинцев к земле. Советский 17-й гвардейский корпус, действовавший на южном фланге фронта, тоже не сумел добиться успеха. У нас было в том бою 600 убитых и раненых. Оценив ситуацию, генерал Свобода распорядился отвести пехоту назад, в исходное положение.

У нас возникло подозрение, что вражеский наблюдатель сидит на башне костела в селении Бобровец и, когда наша пехота начинает выдвигаться к рубежу атаки, дает немцам сигнал. Стоило только пехоте осторожно подняться за холмом, скрывшим ее от противника, как тут же по ней открывался сосредоточенный перекрестный огонь с фронта и фланга. Откуда наблюдатель мог просматривать мертвое пространство, в котором находилось исходное положение наших частей? За хребтом виднелось только острие бобровецкой башни. Построение профиля показало, что оттуда исходное положение пехоты просматривается. Я приказал командиру 5-го тяжелого артиллерийского полка обезвредить наблюдателя. Непосвященному человеку трудно представить, как тяжело попасть из гаубицы с семикилометрового расстояния в небольшую макушку башни. С самого утра выделенное орудие вело огонь по башне, а ее макушка, невзирая на огонь, продолжала вызывающе смотреть вниз на нашу пехоту. Вражеский наблюдатель, видимо, чихал на нашу стрельбу. Раздосадованный неудачей, я ради шутки пообещал специальный приз в виде бочонка вина, который за мой счет выпьет победившая батарея. Это условие артиллеристы встретили с воодушевлением. От каждой батареи было выделено по одному орудию. Началось состязание. Не раз напряжение доходило до предела, не раз казалось, что снаряд попал в башню. Наконец башня загорелась и скрылась в дыму. Я так и не узнал, какая из батарей получила тогда победный приз.