Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг

маннеране заключают сделки и заполняют бланки контрактов. Видел их настороженные, недобрые лица, их холодные, нелюбящие глаза и думал: «Если б я только мог отогреть их заледеневшие души». Мне представлялось, как я отвожу в сторонку одного за другим и шепчу им: «Я принц Саллийский, высокопоставленный чиновник, но жертвую всем этим ради счастья других людей. Я покажу тебе, как обрести радость через самообнажение. Доверься мне: я люблю тебя». Одни сбегут, как только я начну говорить, огорошенные моей непристойной речью, другие плюнут мне в лицо и назовут сумасшедшим, третьи начнут звать полицию, но некоторые, может быть, соблазнятся, и мы снимем комнату в портовой таверне, чтобы вместе принять сумарский наркотик. Я буду раскрывать души одну за другой, пока в Маннеране не наберется десять таких, двадцать, сто. У нас возникнет тайное общество обнаженцев, узнающих друг друга по теплому взгляду, не боящихся говорить «я» другим посвященным, отрекшимся не только от вежливых грамматических форм, но и от запрета на любовь, диктуемого этими формами. Потом я снова найму капитана Кхриша, и мы пойдем в Сумару-Бортен, и привезем еще порошка, и продолжим свое подвижничество. Теперь уже не один я, а многие подобные мне начнут отводить в сторонку того-другого и шептать: «Я покажу тебе, как обрести радость через самообнажение. Доверься мне: я люблю тебя». Для Швейца в моем видении места не было. Это не его планета, не ему и преображать ее. Его волнуют только собственные духовные нужды, собственное стремление к вере. Он уже близок к ней, пусть же идет дальше один. Незачем ему шататься по городу и вводить в соблазн незнакомцев. Потому он и отдал мне львиную долю нашей сумарской добычи: мне, а не ему суждено стать пророком, мессией открытости, и Швейц это понял раньше меня. Раньше всегда верховодил землянин: он вошел ко мне в доверие, уговорил принять заморский наркотик, заманил в Сумару-Бортен, заставил употребить мое служебное положение, обеспечивал себе поддержку и защиту, таская меня за собой. Все это время я находился в его тени, но больше этому не бывать. Я один, снабженный пакетиками белого порошка, начну кампанию по преображению мира.

Меня прельщала такая роль. Всю жизнь меня кто-нибудь затмевал, отчего я, несмотря на всю свою силу и весь свой ум, стал считать себя человеком второго сорта. Возможно, это естественный вывих для того, кто родился вторым сыном септарха. Сначала мной распоряжался отец, с которым я даже и не надеялся сравняться авторитетом, могуществом и быстротой мысли; потом Стиррон, от которого я добровольно бежал в изгнание; потом хозяин лесопилки в гленских горах; потом Сегворд Селалам; потом Швейц. Все они были люди решительные, прочно занявшие свое место в мире, тогда как я часто блуждал в растерянности. Теперь, в середине жизни, я наконец-то освобожусь. У меня появилась миссия. Появилась цель. Промысел богов привел меня сюда, сделал меня тем, кто я есть, подготовил меня для этой задачи – ему я подчинюсь с радостью.

46

В южной части города, в старом квартале за Каменным Собором, у меня была содержанка. Она объявляла себя незаконной дочерью герцога Конгоройского, который еще при моем отце побывал в Маннеране с визитом. Так, возможно, и было – сама она крепко в это верила. Я заходил к ней два-три раза в месяц, когда повседневная рутина начинала меня донимать и скука вставала поперек горла. Она была девушка простая, но страстная и нетребовательная. Я не скрывал от нее, кто я, но и не откровенничал с ней, да она и не напрашивалась. Мы почти не разговаривали, и о любви у нас речь не шла. Я платил за ее комнату, она позволяла мне пользоваться собой, тем наши отношения и ограничивались. Она стала первой, кому я дал наркотик, смешав его с золотым вином.

– Выпьем, – сказал я. Она спросила, зачем. – Это нас сблизит, – ответил я. Она без особого любопытства спросила, что это значит. – Это раскроет наши души и сделает стены между нами прозрачными, – объяснил я.

Она не возражала, не поминала о Завете, не пищала про неприкосновенность личности, не читала мне нотаций о греховности самообнажения – просто сделала, как я велел, убежденная, что я не причиню ей вреда. Мы разделись и легли. Я гладил ее прохладные ляжки, целовал соски, покусывал мочки ушей. Вскоре началась первая стадия, движение воздуха, не слышный ранее гул, и каждый из нас ощутил, как бьется сердце другого.

– Надо же, как странно, – сказала она, однако не испугалась. Наши души сошлись в ярко-белом свете, идущем из Сердца Всего Сущего. Я понял, что значит иметь женские органы вместо мужских, научился поводить плечами и носить тяжелые груди, почувствовал нетерпеливую пульсацию яичников. На пике духовного слияния мы соединились телесно, и мой клинок погрузился в мою же чашу. Я двигался сам в себе, волны экстаза омывали мое орудие, твердый волосатый щит терся о нежные груди, губы льнули к губам, языки сплетались, души сливались. Мне казалось, что это длится часами, и в это время она могла видеть все: мое детство в Салле, бегство в Глен, женитьбу, любовь к названой сестре, мои слабости, мой самообман. Мне, в свою очередь, открылись ее легкий нрав, ее беззаботность, первая кровь и кровь потери невинности, образ Киннала Даривала, как она его видела, весьма смутные понятия о Завете и прочая обстановка ее души. Потом наши ощущения переросли в ураган. Я чувствовал ее оргазм и мой, мой и мой, ее и ее, сдвоенную горячечную колонну, спазм и струю, рывок и рывок, взлет и падение. Мы лежали мокрые, липкие, обессиленные, и наркотик продолжал бушевать в нашей соединенной душе. Открыв глаза, я увидел ее расширенные, невидящие зрачки.

– Я-я-я-я, – кричала она, ошеломленная происходящим с ней чудом. – Я! Я! Я!

Я поцеловал ее меж грудей, ощутив прикосновение собственных губ, и сказал:

– Я люблю тебя.

47

У нас в суде был клерк, Ульман, многообещающий молодой человек. Я ему симпатизировал. Он знал о моем происхождении, но уважал меня не за это, а за мои деловые качества. Однажды, когда все уже разошлись по домам, я вызвал его к себе и сказал:

– В Сумаре-Бортен есть наркотик, позволяющий людям общаться мысленно.

Ульман с улыбкой ответил, что слышал о нем, но его, кажется, трудно достать, кроме того, он опасен.

– Никакой опасности нет, – сказал я, – а получить его можно прямо сейчас. – Я достал один из моих пакетиков, и Ульман, все так же улыбаясь, залился краской. Мы приняли наркотик прямо у меня в кабинете,