Жизнь и приключения чудака - Владимир Карпович Железников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я посмотрел на мальчика. Он поймал мой взгляд и сказал:
— Это дед. За инженером мы приехали.
— А как зовут твоего деда? — спросил я.
— Щеголеев Иван Сергеевич.
«Славный народ, славный народ… Ну конечно, это майор Щеголеев», — подумал я.
Когда я вошел в кабинет председателя, Щеголеев замолчал, сердито посмотрел в мою сторону и отвернулся.
Председатель тоже молчал — видно, не хотел при Щеголееве говорить, что я и есть тот самый инженер, из-за которого идет спор.
А я смотрел в красный седой затылок Щеголеева и думал: «Ну что же ты, Щеголеев, отвернулся, или так постарел, что не узнаешь старых друзей?»
И вдруг Щеголеев оглянулся и внимательно посмотрел на меня. Встал и, припадая на левую ногу, почти побежал мне навстречу:
— Алеша, милый Алеша! — Он обнял меня за плечи и все хлопал по спине. — Алеша, дорогой мой! Ах, как я рад тебе! — Он повернулся к председателю. — Мой старый друг. — Потом Щеголеев спросил меня: — Надолго к нам?
— Приехал строить.
— Строить? — Глаза у Щеголеева округлились, а потом он захохотал. Он смеялся от души, до слез.
— Здорово получилось, — сказал он председателю. — Придется у тебя инженера забрать на правах дружбы.
Председатель обиженно поджал губы и нехотя ответил:
— Везет тебе, Щеголеев. Только вы учтите, товарищ инженер, он вас будет уговаривать остаться в совхозе совсем, но из этого ничего не выйдет.
Через час мы уже пылили по грунтовой дороге в совхоз.
Щеголеев сам вел машину; его внук Леня сидел рядом с ним.
Щеголеев поминутно оглядывался на меня.
— Машка, Машка будет счастлива. Я все вспоминал: где, думаю, Алеха? Вот бы взял и прикатил на целину. — Щеголеев повернулся к Лёне. — Ты что так скептически поджимаешь губы? Не догадался, кто это? Я тебе рассказывал, рассказывал, а ты все забыл.
— За меня не беспокойся, — ответил Леня. — Я ничего не забыл. — Леня незаметно посмотрел на меня. — Просто сомневался. Думал, он не такой.
— А какой же? — удивился Щеголеев.
— Ну, вроде тебя.
— Ты слышишь, Алеша, он считает, что все бывшие военные такие крикливые, как я. Особенно партизаны. Партизаны, партизаны… Ты-то помнишь партизан?
Щеголеев замолчал. И я тоже молчал.
Вспоминал прошлое, военные годы. Смотрел на Щеголеева и вспоминал…
* * *
Его привезли ночью. Дверь в палату широко открылась, и две сестры вкатили на коляске раненого.
— Свет, черт побери, свет вы можете включить, хотя бы на одну минуту?! — Он не говорил, а просто орал.
От этого голоса я сразу проснулся.
Сестра включила свет, и я увидел немолодого мужчину с большим красным лицом.
— Извините меня, — сказал мужчина, — терпеть не могу без света укладываться спать. Я же не крот, и если у нас такие комфортабельные условия, то могу я лечь нормально?
Обе ноги у него были перевязаны.
Наконец он улегся. Сестра потушила свет. Прошло минут пять.
— Вы спите? — спросил он. — Разрешите представиться. Майор Щеголеев. Иван Сергеевич.
— Алексей Петров.
— Какого рода войск?
— Сапер, инженерные войска.
— А я кавалерист. Больше двадцати лет на лошадках. Многие кавалеристы, знаете ли, переметнулись в танкисты, — сказал он с обидой. — А я нет.
Утром он проснулся и сразу стал звать санитарку.
Санитарка прибежала быстро — все же тяжелораненый и новый, только с фронта. К новым всегда больше внимания.
— Принесите горячей воды. Побриться надо.
— И-и-и… милый, потерпи, — ответила санитарка. — Здесь процедуры поважней.
Он зло почесал подбородок.
— Видали порядки? А у меня, пока не побреюсь, ноги в два раза сильнее болят, черт побери! — Он любил чертыхаться.
Скоро санитарка принесла ему в стакане воду. Щеголеев вытащил из тумбочки бритвенный прибор, намылил лицо и лежа, без зеркала, побрился.
Он брился каждый день, нещадно выскребая лицо. После этого у него сразу улучшалось настроение, и он оживленно крутил красноватым, отполированным лицом.
— А я из партизан. В сорок первом, зимой, нас отправили в рейд по тылам врага. Дрались, голодали, мерзли. Кони до единого у нас пали. А люди живучие. Все кони пали, а люди выдержали. Тут я подсобрал местных мужиков и остался партизанить в белорусских лесах. Вот и партизанил, пока не пришибли. Разрывной в обе ноги навылет. Черт побери! Снайпер фашистский. Спасибо, что в ноги. Снайперу, я вам скажу, все равно. Он может и голову провинтить в одну секунду. И провинтил бы. Да я голову успел в окопчик спрятать, а ноги — нет.
— Вы не скажете, который час? — снова заговорил он.
— Десять.
— Что-то долго нет Машки.
— Знакомая работает в госпитале?
— Нет, со стороны.
— Могут не пустить. Здесь строго. Главный врач — профессор Железная Дисциплина.
— А я плевал на его железную дисциплину. Я с ним вчера уже побеседовал. Пусть только попробует не пропустить Машку, я камня на камне от госпиталя не оставлю.
— Что же вы сделаете? — спросил я.
— Что?.. — Он приподнялся на локтях. — Голодовку объявлю. Думаете, обвинят в дезертирстве? Кукиш. Я кадровик, у Котовского в гражданскую воевал и в партизанах остался по доброй воле.
В это время дверь нашей палаты открылась, и вошла девочка лет одиннадцати. На ней был длинный белый халат и волосы повязаны белым платочком.
— А, Машка, наконец-то! Вот вам и Машка, — сказал он мне. — Ты почему поздно?
— Я пришла давно. Там все сердитые такие. Не пускают, и разговаривать никто не хочет. Говорю им: «В госпитале лежит наш командир, и мне надо его проведать». А они говорят: «Здесь много командиров».
— «Командир, командир»! Глупая башка, — тихо перебил ее Щеголеев. — Назвала бы отцом.
— А тут вышел толстый генерал, — продолжала Машка. — Они перед ним вытянулись. Он меня и пустил.
— Это главный. Его здесь зовут Железная Дисциплина. Ну, что я говорил? Он догадался, что со мной лучше по-хорошему. А, сапер?
Мне все-таки показалось, что Щеголеев любит немного прихвастнуть, и я промолчал.
— Как устроилась? — спросил Щеголеев.
— Хорошо. Во всей квартире только одна тетенька живет. Анна Семеновна. Она говорит, — что вас считали убитым и хотели занять вашу комнату. А она не дала и все это время
