Жизнь и приключения чудака - Владимир Карпович Железников

ждем шесть месяцев, а ты хочешь его потихоньку отправить в другой совхоз. Нам дома надо строить. Больше я не могу заставлять людей ждать! У меня ведь такой народ. Славный, милый, молодой народ или бывшие фронтовики. Они приехали на целину черт знает откуда, а мы не можем построить им дома. Я тебя и слушать не хочу! Ух, как я зол на вас: вечно тянете. Три дня держат инженера без дела, а мой славный народ ждет. Ух, как я зол! От злости прямо голова закружилась!

Я посмотрел на мальчика. Он поймал мой взгляд и сказал:

— Это дед. За инженером мы приехали.

— А как зовут твоего деда? — спросил я.

— Щеголеев Иван Сергеевич.

«Славный народ, славный народ… Ну конечно, это майор Щеголеев», — подумал я.

Когда я вошел в кабинет председателя, Щеголеев замолчал, сердито посмотрел в мою сторону и отвернулся.

Председатель тоже молчал — видно, не хотел при Щеголееве говорить, что я и есть тот самый инженер, из-за которого идет спор.

А я смотрел в красный седой затылок Щеголеева и думал: «Ну что же ты, Щеголеев, отвернулся, или так постарел, что не узнаешь старых друзей?»

И вдруг Щеголеев оглянулся и внимательно посмотрел на меня. Встал и, припадая на левую ногу, почти побежал мне навстречу:

— Алеша, милый Алеша! — Он обнял меня за плечи и все хлопал по спине. — Алеша, дорогой мой! Ах, как я рад тебе! — Он повернулся к председателю. — Мой старый друг. — Потом Щеголеев спросил меня: — Надолго к нам?

— Приехал строить.

— Строить? — Глаза у Щеголеева округлились, а потом он захохотал. Он смеялся от души, до слез.

— Здорово получилось, — сказал он председателю. — Придется у тебя инженера забрать на правах дружбы.

Председатель обиженно поджал губы и нехотя ответил:

— Везет тебе, Щеголеев. Только вы учтите, товарищ инженер, он вас будет уговаривать остаться в совхозе совсем, но из этого ничего не выйдет.

Через час мы уже пылили по грунтовой дороге в совхоз.

Щеголеев сам вел машину; его внук Леня сидел рядом с ним.

Щеголеев поминутно оглядывался на меня.

— Машка, Машка будет счастлива. Я все вспоминал: где, думаю, Алеха? Вот бы взял и прикатил на целину. — Щеголеев повернулся к Лёне. — Ты что так скептически поджимаешь губы? Не догадался, кто это? Я тебе рассказывал, рассказывал, а ты все забыл.

— За меня не беспокойся, — ответил Леня. — Я ничего не забыл. — Леня незаметно посмотрел на меня. — Просто сомневался. Думал, он не такой.

— А какой же? — удивился Щеголеев.

— Ну, вроде тебя.

— Ты слышишь, Алеша, он считает, что все бывшие военные такие крикливые, как я. Особенно партизаны. Партизаны, партизаны… Ты-то помнишь партизан?

Щеголеев замолчал. И я тоже молчал.

Вспоминал прошлое, военные годы. Смотрел на Щеголеева и вспоминал…

* * *

Его привезли ночью. Дверь в палату широко открылась, и две сестры вкатили на коляске раненого.

— Свет, черт побери, свет вы можете включить, хотя бы на одну минуту?! — Он не говорил, а просто орал.

От этого голоса я сразу проснулся.

Сестра включила свет, и я увидел немолодого мужчину с большим красным лицом.

— Извините меня, — сказал мужчина, — терпеть не могу без света укладываться спать. Я же не крот, и если у нас такие комфортабельные условия, то могу я лечь нормально?

Обе ноги у него были перевязаны.

Наконец он улегся. Сестра потушила свет. Прошло минут пять.

— Вы спите? — спросил он. — Разрешите представиться. Майор Щеголеев. Иван Сергеевич.

— Алексей Петров.

— Какого рода войск?

— Сапер, инженерные войска.

— А я кавалерист. Больше двадцати лет на лошадках. Многие кавалеристы, знаете ли, переметнулись в танкисты, — сказал он с обидой. — А я нет.

Утром он проснулся и сразу стал звать санитарку.

Санитарка прибежала быстро — все же тяжелораненый и новый, только с фронта. К новым всегда больше внимания.

— Принесите горячей воды. Побриться надо.

— И-и-и… милый, потерпи, — ответила санитарка. — Здесь процедуры поважней.

Он зло почесал подбородок.

— Видали порядки? А у меня, пока не побреюсь, ноги в два раза сильнее болят, черт побери! — Он любил чертыхаться.

Скоро санитарка принесла ему в стакане воду. Щеголеев вытащил из тумбочки бритвенный прибор, намылил лицо и лежа, без зеркала, побрился.

Он брился каждый день, нещадно выскребая лицо. После этого у него сразу улучшалось настроение, и он оживленно крутил красноватым, отполированным лицом.

— А я из партизан. В сорок первом, зимой, нас отправили в рейд по тылам врага. Дрались, голодали, мерзли. Кони до единого у нас пали. А люди живучие. Все кони пали, а люди выдержали. Тут я подсобрал местных мужиков и остался партизанить в белорусских лесах. Вот и партизанил, пока не пришибли. Разрывной в обе ноги навылет. Черт побери! Снайпер фашистский. Спасибо, что в ноги. Снайперу, я вам скажу, все равно. Он может и голову провинтить в одну секунду. И провинтил бы. Да я голову успел в окопчик спрятать, а ноги — нет.

— Вы не скажете, который час? — снова заговорил он.

— Десять.

— Что-то долго нет Машки.

— Знакомая работает в госпитале?

— Нет, со стороны.

— Могут не пустить. Здесь строго. Главный врач — профессор Железная Дисциплина.

— А я плевал на его железную дисциплину. Я с ним вчера уже побеседовал. Пусть только попробует не пропустить Машку, я камня на камне от госпиталя не оставлю.

— Что же вы сделаете? — спросил я.

— Что?.. — Он приподнялся на локтях. — Голодовку объявлю. Думаете, обвинят в дезертирстве? Кукиш. Я кадровик, у Котовского в гражданскую воевал и в партизанах остался по доброй воле.

В это время дверь нашей палаты открылась, и вошла девочка лет одиннадцати. На ней был длинный белый халат и волосы повязаны белым платочком.

— А, Машка, наконец-то! Вот вам и Машка, — сказал он мне. — Ты почему поздно?

— Я пришла давно. Там все сердитые такие. Не пускают, и разговаривать никто не хочет. Говорю им: «В госпитале лежит наш командир, и мне надо его проведать». А они говорят: «Здесь много командиров».

— «Командир, командир»! Глупая башка, — тихо перебил ее Щеголеев. — Назвала бы отцом.

— А тут вышел толстый генерал, — продолжала Машка. — Они перед ним вытянулись. Он меня и пустил.

— Это главный. Его здесь зовут Железная Дисциплина. Ну, что я говорил? Он догадался, что со мной лучше по-хорошему. А, сапер?

Мне все-таки показалось, что Щеголеев любит немного прихвастнуть, и я промолчал.

— Как устроилась? — спросил Щеголеев.

— Хорошо. Во всей квартире только одна тетенька живет. Анна Семеновна. Она говорит, — что вас считали убитым и хотели занять вашу комнату. А она не дала и все это время