Нас ждет Севастополь - Георгий Соколов

— Продолжайте. Это очень интересно. Один мой знакомый офицер коллекционирует ругательства. Он будет благодарен. Бутылку отличного шампанского из подвалов «Абрау-Дюрсо» я гарантирую вам.

Он еще не знал, что его приятель попал в плен к малоземельцам и что разведчики, в том числе и Логунов, немало посмеялись над незадачливым коллекционером бранных слов.

Но сейчас этот пленный коллекционер не вспомнился Логунову. Поведение Гартмана несколько удивило его, и он со злостью бросил:

— Не человек ты, а колбаса, начиненная гитлеровским дерьмом. Тьфу на тебя…

И он плюнул в лицо обер-лейтенанта.

Гартман вскочил, брезгливо вытер лицо платком. С минуту он молча щурил потемневшие глаза, затем зло усмехнулся и равнодушным тоном, стараясь не выдавать охватившего его бешенства, сказал:

— Придется разговаривать на понятном для славянских свиней языком. Не моя вина…

Он не спеша чиркнул спичкой и, когда та разгорелась, прижал ее к щеке моряка.

Лицо Логунова исказилось от боли.

— Не нравится? Могу посочувствовать. Будете отвечать?

Логунов не ответил и отвернул голову.

— Будем пытать.

Не получив ответа, Гартман достал из ящика стола сапожное шило и с силой несколько раз кольнул моряка. Логунов задергался, пытаясь освободиться от веревок, и закричал:

— Сволочь, колбасник! Гитлера своего кольни!

— Так, — в раздумье проговорил немного озадаченный обер-лейтенант. — Стало быть, ты, моряк, идейный и, вероятно, коммунист. Это меняет положение. Ганс, вассер!

Глаза его возбужденно заблестели. Казалось, что он обрадовался чему-то.

— Сейчас, моряк, будешь чувствовать себя в родной стихии, — зловеще весело воскликнул Гартман и даже потер от удовольствия руки.

Один солдат прижал голову разведчика к скамье, а другой раздвинул ножом рот, втиснул в горло резиновую трубку и начал через нее вливать воду.

Логунов чувствовал, как его внутренности распирает вода, и это было так мучительно, что хотелось выть от боли. Лицо моряка посинело, а вскоре начали стекленеть глаза. Гартман дал знак, и пытка прекратилась.

Гартман закурил папиросу и стал терпеливо ожидать, когда пленный придет в сознание.

Очнувшись, Логунов ощутил во всем теле свинцовую тяжесть, а внутренности словно кололи тысячи иголок.

— Ой, мамочка, — застонал он, не понимая, что случилось с ним и где находится.

Гартман склонился над ним, щуря глаза.

— Маму вспомнили, — усмехнулся он. — Похвально. Надеюсь, теперь заговорите. Учтите, это были, как говорится в русской пословице, только цветочки, а ягодки будут впереди.

У Логунова рябило в глазах, голова гитлеровца казалась ему огромным шаром, источающим зловоние и вызывающим тошноту. Его вырвало. После этого стало немного легче. Он закрыл глаза и сжал челюсти.

— Будете отвечать?

Логунову послышались в голосе гитлеровца и злоба, и отчаяние. И эта нотка отчаяния отозвалась в душе моряка торжествующим звоном. Открыв глаза, разведчик бросил на офицера взгляд, полный ненависти.

Гартман понял его взгляд.

— Моряк, — он заложил руки за спину и вскинул голову. Слова он цедил сквозь зубы, словно делая снисхождение. — Ты мой враг, и враг сильный, но ты лежишь у моих ног. Физически ты сломлен. Я понимаю твой гордый дух, ты достоин уважения.

Но я сломлю и твой дух. Ты убедишься в этом, когда будешь ползать на коленях и просить у меня пощады. Арийцы всегда были душевно сильнее славян.

Последнюю фразу он произнес исступленно, как клятву.

Логунов бросил ему насмешливо и веско:

— Не будет этого, вонючая твоя арийская душа…

И отвернул голову.

Гартман размышлял, почесывая лоб. Он считал себя сильнее моряка и физически и духовно. Так почему же проклятый матрос упорствует? Неужели ему не ясно, что его игра проиграна? Вот тупица! Это, в конце концов, свинство с его стороны. Надо применить любые средства, чтобы пленный дал нужные сведения, иначе ему, Гартману, придется краснеть перед Майзелем. Этот Майзель большая зазнайка, говорят, что он на хорошем счету у Гиммлера. Черт, он даже имеет наглость кричать на офицеров великой германской армии, как на мальчишек. Недоставало еще, чтобы он кричал и подносил кулаки к носу сына прусского юнкера Гартмана, чей род дал великой Германии немало доблестных офицеров. И все из-за этого моряка!

Тронув Логунова за плечо, Гартман сказал:

— Вот что, моряк. В случае, если не будешь говорить, предлагаю на выбор одно из двух — или я тебе сейчас выколю шилом глаза, или распну на кресте. Распинают у нас так: прибиваем гвоздями к кресту сначала руки, затем ноги. Последний гвоздь вбивается в лоб. Выбирай. Даю пять минут на размышление.

Он сел на стул и стал глядеть на часы.

В это время зазвонил телефон. Гартман взял трубку.

Из штаба армии запрашивали сведения, полученные от пленного. Когда обер-лейтенант сказал, что моряк отказался отвечать, то получил приказ доставить на рассвете пленного в штаб армии.

С кислым видом Гартман повесил трубку.

Не взглянув на пленного, он вышел из комнаты. Логунов остался лежать привязанным к скамье.

До рассвета Логунов лежал с открытыми глазами, тяжело дыша и морщась от боли. В голове шумело, билась одна мысль: выдержать и достойно принять смерть. Он не понимал, почему обер-лейтенант прекратил пытки и ушел. Вероятно, устал и решил отдохнуть, а утром опять начнется.

На рассвете, до восхода солнца, в комнату вошли два солдата. Они отвязали Логунова от скамьи, скрутили назад руки и вывели из дома. От свежего утреннего воздуха у разведчика закружилась голова. С жадностью вдыхал он морскую прохладу.

Его подвели к легковой машине с открытым кузовом. Один солдат сел рядом с шофером, другой рядом с пленным. Оба держали в руках автоматы.

«Повезут расстреливать», — решил Логунов, косясь на солдат.

Его сердце сжалось в тревоге, но в то же время он почувствовал и облегчение при мысли, что не будут больше пытать.

Машина вышла за город и покатилась по горной дороге.

Из-за гор медленно выплывало солнце, освещая зеленеющие молодой листвой деревья. На кончиках листьев блестела роса. Воздух был напоен весенней свежестью. Радуясь наступающему дню, птицы порхали с дерева на дерево и весело посвистывали.

А на душе моряка было горько. Он уже понял, что его везут не на расстрел, а куда-то, где его опять начнут допрашивать и, конечно, пытать. А потом прикончат и зароют в яме. И никто не узнает, что он был стоек до конца, не выдал военную тайну. После войны пришлют Дуне извещение о том, что ее муж Трофим Логунов попал в плен. А Дуня, его ненаглядная Дуня, решит, что он плохо воевал, поэтому и в плен попал. Найдет себе нового дружка, а Трофим бесследно исчезнет из ее памяти.

При мысли об этом Логунов заскрипел зубами и беспокойно заерзал. Сидевший рядом солдат ткнул его в бок автоматом, давая понять, чтобы сидел тихо.

Горная дорога петляла между скалами, шла то вниз, то вверх. Справа от нее темнело ущелье.

Логунов знал, что в этих горах действуют партизанские отряды новороссийских трудящихся «Гроза» и «Норд-ост». «Хотя бы они напали на машину», — подумал он, цепляясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. Но тут же он отогнал ее, понимая, что надеяться на столь чудесное избавление не приходится.

На одном крутом повороте шофер резко затормозил. Машина почти повисла над пропастью. Солдаты начали кричать на шофера. И тут Логунову пришла новая мысль. Стоит ли спокойно ехать навстречу пыткам и смерти, когда можно на полном ходу выброситься из машины и найти моментальную смерть на каменной дороге. «Так и сделаю», — решил он, выжидая, когда шофер разовьет большую скорость.

Сердце его словно замерло в ожидании. Жизнь! Она ведь одна у человека, и нет, пожалуй, такого, кто не дорожил бы ею. А вот наступает такой момент, когда приходится расставаться с ней, волей или неволей. И даже у самых храбрых, у людей с сильной волей в этот миг замирает сердце, а в голове молнией проносится какое-то воспоминание, а перед глазами будто мелькнет милый образ — мелькнет и погаснет. Страшно умирать!

Машина пошла быстрее, Логунов напружинился для прыжка и уже хотел закрыть глаза, чтобы не видеть костлявую с косой на дороге, как вдруг обратил внимание на то, что у сидящего впереди шофера сиденье без спинки. В голове сразу мелькнула мысль ударить кованым сапогом в спину шофера. Пусть машина пойдет под откос и погребет на дне ущелья не только советского разведчика, но и трех гитлеровцев.

Подумав так, Логунов сразу почувствовал какое-то душевное облегчение. Его гибель будет стоить жизни трем фашистам. Цена не очень большая, но и это не так уж плохо.

Теперь разведчик не сводил глаз с дороги. Вот машина опять пошла по краю ущелья. «Сейчас или никогда!» — мысленно воскликнул он.