За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

Откуда-то сверху полились странные печальные звуки, они приближались, плыли в темном ночном небе. Над макушками деревьев парил невидимый хищник, — возможно, это была серая сибирская сова, крючконосая, желтоглазая птица с сильными лапами и крепкими, как железо, когтями. Сова отлично видит в темноте, днем она теряется, слепнет. Зато ночью от ее зорких глаз не укроется никто. Крылатое порождение мрака пролетело где-то поблизости и скрылось вдали.

К ночи завернул мороз, защипало лоб и щеки, пришлось надвинуть шапку, приподнять шерстяной шарф, закрыв рот, оставив открытыми только глаза. Я взглянул на светящийся циферблат часов: пора возвращаться. Идти той же дорогой не хотелось, я свернул вправо, прошел метров триста, снова повернул и, тщательно выверив направление по компасу, неторопливо зашагал к дому. Лыжи мягко опускались на снег, идти было легко.

Я задумчиво шел вперед, разглядывая дремлющий лес. Внезапно слева, совсем близко от меня, затрещали кусты, послышался какой-то шум. Я остановился, стало не по себе: не шатун ли ломится сквозь густой кустарник?! Сорвав с плеча карабин, я, выждав какое-то время, шагнул к кустам, в снегу что-то резко щелкнуло, и я повалился навзничь — железные челюсти капкана крепко стиснули ногу выше лодыжки. Вздрогнув от неожиданности и боли, я с трудом перевернулся, боль в ноге усилилась, теперь я лежал в неудобном положении. Упершись руками в снег, я попытался подняться, но руки ушли в снег по локти, и я снова упал, на этот раз уже лицом в глубокий снег, и снова услышал знакомый щелчок: левая рука угодила в капкан.

Несколько секунд я лежал неподвижно, вытянувшись во весь рост, пережидая боль — руку стиснуло словно клещами. Проклятые капканы плотно прижали меня к земле, карабин лежал неподалеку, но, потянувшись изо всех сил, я достал до него лишь кончиками пальцев. Сделав несколько попыток каким-то образом переместиться ближе к карабину, я понял, что они обречены на неудачу: капканы не давали возможности подняться, а разжать стальные челюсти одной рукой я не мог.

Что и говорить, в плохой я попал переплет! Практически безоружный, беспомощно распростертый на снегу, я ежеминутно мог сделаться добычей волков или медведя-шатуна. Зимой хищники голодны и не побоятся напасть на человека, к тому же неподвижного. В довершение всего я просто могу отморозить руки, замерзнуть.

Человек в капкане! Любопытное положеньице. При всем трагизме случившегося мне почему-то стало смешно, — возможно, это была нервная реакция, своеобразный шок, а быть может, я просто не понимал всего ужаса своего положения. Только позже, измученный болью, выбившийся из сил от попыток вырваться из ловушек, я осознал, что со мной произошло, и испугался всерьез.

И все же присутствия духа я не утратил — конечно же Лука пойдет меня искать, подумает, что я заблудился. Ночь лунная, и, безусловно, он, пройдя по моим следам, меня обнаружит. Но если он заснул? Ведь он неважно себя чувствовал, — лихорадило, болела голова. Наверняка заснул и спохватится только утром, а я к тому времени уже превращусь в ледышку. Нет, надеяться на Луку нужно, но и самому надо что-то предпринять.

Отчаяние придало сил, и я вновь попытался освободиться, однако и эта попытка закончилась неудачей. Обессиленный, я лежал на снегу, ресницы слипались, клонило ко сну, но спать нельзя ни в коем случае, это смерть. Я понимал, что замерзну, если засну, но никак не мог стряхнуть навалившуюся странную одурь: спать, спать…

Легкий треск ветвей в кустах заставил меня открыть глаза, в темноте вспыхнула пара зеленых огоньков. Огоньки поплыли над землей, приблизились, и на залитую лунным светом поляну вышло какое-то животное. Постояв, оно подошло поближе, повернулось, и я увидел покатый лоб, вытянутую морду. Переваливаясь на толстых лапах, зверь сделал еще два-три шага, потягивая носом воздух, и сел. Батюшки, да это же росомаха! Возможно, та самая, что орудовала в заимке Луки…

«Вот и свиделись, — подумал я. — Но при каких обстоятельствах!» Вспоминая впоследствии неоднократно ночное свидание с росомахой в сибирской тайге, я всякий раз с удивлением отмечал, что никакого страха не испытывал, у меня вообще сильные переживания начинаются, так сказать, задним числом, значительно позднее.

Росомаха не шевелилась. Что творится за ее скошенным лбом? Какие у нее намерения? Быть может, разглядывая меня, росомаха силится понять, каков я буду на вкус? Росомаха по-прежнему не двигалась, буравя меня маленькими глазками.

Холодный, наглый взгляд зверя вывел меня из полуобморочного состояния. Я рассердился. Человек беспомощен, а коварная тварь, совершившая дерзкое нападение на его жилье, разгромившая и разграбившая его, сидит и ждет его гибели, чтобы устроить мерзкое пиршество. К слову, зная, что росомаха не брезгует для насыщения своей ненасытной утробушки чем угодно, я ни разу не слышал о том, что ее обвиняют в каннибализме, но кто знает, что может прийти в голову ЭТОЙ росомахе? Не исключено, что голод, беспомощное положение жертвы и любопытство побудят ее преступить грань. Набрав полную грудь воздуха, я заорал что было силы, высказав росомахе в длинном монологе, что думаю о ней и ее ближайших родственниках. Росомаху как ветром сдуло, шмыгнула в кусты и исчезла. Впрочем, надолго ли? Хитрая бестия поймет, что я беспомощен, и обязательно вернется.

А мороз крепчал, нога, зажатая капканом, замерзла так, что я перестал ее ощущать, даже боль притупилась. Руки тоже закоченели, особенно левая: стальные челюсти ловушки нарушили кровообращение. Я то и дело ронял голову на снег, щека горела, словно обожженная. Положение стало критическим, приближался конец.

Внезапно я успокоился, мне стало безразлично, что со мной будет. Я прекратил борьбу, сдался, бессильно опустил голову в снег. Затем, столь же неожиданно, — вспышка бешеной ярости: ни черта, я еще поборюсь! Вытянув руку, я вновь попытался дотянуться до карабина, покрывшегося морозным инеем. Не получилось. Поднимаюсь на локте и устремляюсь всем телом вперед. Дикая боль в ноге, варежка скользит по обмерзшему прикладу карабина. Зубами срываю варежку, негнущимися пальцами скребу по отполированному прикладу: не за что уцепиться, не за что! И вдруг ногтем ощущаю маленькую выемку, щербинку — какое счастье! Вся надежда теперь на эту крохотную ямку, даже не ямку, а едва заметную царапину на прикладе. Все охотники, военные, все люди, имевшие дело с оружием, от такого открытия огорчаются, это признак небрежного с ним обращения, я же готов кричать от восторга на всю тайгу — теперь есть за что уцепиться!

Медленно сгибаю палец, но карабин неподвижен, наверное, примерз, впрочем, нет, просто давит своей тяжестью. Снова и снова пытаюсь подтянуть оружие, дернуть