Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский

Рассказываю конспективно, не полагая нужным описывать, что при всём этом и в голове, и внутри творилось, не о том речь. Сказал я маме, что выйду ненадолго погулять, сходил к Полине Петровне, толстой размалёванной тётке в пёстром халате, недалеко оказалось, имя перепутать не мог, Полиной мою маму зовут, отдал чемодан, ничего она тёте Ане не передала, даже спасибо мне не сказала.

В субботу утром поговорить с Ниной не сумел, пришла она перед самым звонком. Сидела она на три парты впереди меня и в другом ряду, ждал я, когда обернётся ко мне, а она всё не оборачивалась, лишь уже в конце урока соизволила. Я, перехватив её взгляд, кивнул и незаметно показал заветные голубые бумажки. Нина глаза распахнула, недоумённо головой туда-сюда повела, тоже кивнула. На перемене я отошёл к окну в конце коридора, вскоре она подошла ко мне. Оба мы по разным причинам не хотели, чтобы увидели все, как мы уединились тут, быстро обменялись несколькими словами.

– Достал?

– Достал.

– Там? На когда?

– Там, на четыре.

– Молоток. Я минут за десять подойду.

– Договорились.

Больше мы до конца уроков ни разу не переглянулись. Верней сказать, это она ни разу на меня не поглядела, я-то, как всегда, украдкой на неё поглядывал, на её две туго заплетённых светлых косы, а если больше удавалось – на целую подаренную мне половину её лица: на плавно стекавшую линию гладкого лба, на нежную матово-белую щеку, чуть вздёрнутый нос, краешек розовых губ. Один раз, чего обычно дожидался, вызвали её отвечать к доске, можно было долго и не таясь видеть её всю. На тех же переменах тоже, конечно, но ведь всегда в какой-нибудь галдящей кучке, совсем не то. Оставалось дожить до завтрашних без десяти минут четырёх часов.

В воскресенье утром сказал я маме, что сегодня идём мы с Колей в кино, он билеты взял. Мама посетовала, что денег сейчас нет, отдам Коле через три дня с получки.

Как бы ни старался я сейчас, всё равно штампов и банальностей не избежать. Как плохо спалось мне ночью, как изводился, дожидаясь нужного времени, как готовился, собирался. Это я после тёти-Аниных увещеваний уговаривал себя, что зря себя накручивал, теперь же час от часу больше волновался. Очередное везение: в тот осенний день было по-летнему тепло, можно было обойтись одной нормальной рубашкой. И была у меня одна нормальная рубашка, в такую красную и чёрную клетку, разве что немного великоватая мне, перешла от двоюродного брата Гарика, на полтора года старшего и намного переросшего меня. Единственная моя куртка, линялая, с вытертыми локтями, вовсе уже стала неприглядной. Брюки нагладил так, что о стрелки пораниться можно было. И туфли годились, мало ещё ношенные, слегка, правда, каблуки скосились, но допустимо, и если хорошо их погуталинить, а потом бархаткой блеск навести – за новые сойдут. До бритья ещё не дожил, оставалось только управиться с шевелюрой – впереди у меня, как и по сей день, клочок волос упрямился, корова, как говорили тогда, языком лизнула. Ну, о том, чтобы опоздать, и говорить нечего, прибыл в парк с получасовым запасом. День выдался погожий, солнечный, было время немного погулять там, расслабиться, но не рискнул: вдруг, пусть и один шанс из тысячи, придёт Нина раньше, а меня не будет. Стоял недалеко от входа в кинотеатр, держался особняком, чтобы не затеряться среди оптимистов, надеявшихся обрести «лишний билетик».

Опять же не стану шаблонно описывать, как я маялся, а минуты тащились возмутительно медленно. Да, забыл сказать, на руке моей красовались часы. Замечательные часы, о которых большинство ребят нашего класса, такая же безотцовщина, и мечтать не смели. Я одолжил их на этот день у Коли. Отразил все его попытки узнать, для чего мне они понадобились, обещал вечером рассказать. Без пятнадцати четыре нетерпение моё достигало апогея, и вдруг возникло ощущение, сильно встревожившее меня. Захотелось помочиться, этого только сейчас не хватало. Общественного туалета здесь, знал я это, не было. Да если бы и был, разве мог я отлучиться? Мелькнул вариант попроситься у билетёрши на входе, билеты ей показать, но очень сомнительный: наверняка разорвёт она билет, да пока разыщу я туалет, да там и очереди всегда бывают, пока дождусь, пока вернусь, а обратно не впустят. Столько времени займёт, не увидит меня Нина, повернётся, уйдёт, подумает, что разыграл её… Все эти думки метались в моей голове как застигнутые врасплох тараканы, но знал уже, что в любом случае с места не двинусь, придётся терпеть. Вариант дождаться Нину, вместе войти, и чтобы затем ждала она меня, пока торчу в туалете, сразу же отверг. Не мог я так облажаться, лучше пусть лопнет мой мочевой пузырь. И, тем же концом по тому же месту: не упустит ведь она возможность растрепаться потом об этом, весь класс, девчонки прежде всего, со смеху покатываться станут, обсуждая, как я, встретив её, на радостях обмочился, а то не знаю я наших зубоскалов.

Без десяти четыре, Нины нет. Не счесть же сколько раз в жизни приходилось мне терпеть, когда хотелось в туалет. На уроке, например, или ещё где, если возможности не было. Иногда подолгу, всякое случалось. Но такого никогда со мною раньше не бывало: не с каждой минутой – с каждой секундой делалось невмоготу. По́том зябким покрывался, тихонько взад-вперёд покачивался, тесно скрестив ноги, – так легче казалось терпеть. Без пяти четыре, Нины нет. Удачней расхожей фразы о белом свете, который стал не мил, тут не подберёшь. Вдруг страшная мысль сразила меня: она не придёт! Попросту не захочет идти со мной: узнают все об этом, похихикают, при её-то гоноре, никакое кино того не стоит. Как же я, дурачина, раньше об этом не подумал, повёлся, что подошла она тогда к окну, время назначила? Чтобы потом рассказать подружкам, позабавиться. И новая мысль, вообще убийственная: не исключено, что сейчас прячется она неподалёку с кем-нибудь из них, наблюдают, как я тут маюсь, рожи корчу и ножками сучу, ухахатываются. И вот она, последняя верблюжья соломинка: почувствовал, что если срочно не опорожнюсь, мокрыми станут мои отутюженные брюки. И тут я увидел Нину – спешила сюда, метров двадцать-тридцать разделяли нас. Она тоже увидела меня, помахала рукой. Подбежала, запыхавшись, глянула на меня, всполошилась:

– Ты чего? Лицо у тебя какое-то…

Я лишь догадываться мог, какое оно у меня. Кажется, без слезинок тоже не обошлось. Вытащил из кармана билеты, сунул ей, простонал:

– Иди