Бремя империи - Александр Афанасьев

Впрочем, от обязанностей начальника смены его никто не освобождал — теперь он должен доложить в Санкт-Петербург, в штаб. Его дело в данном случае — вовремя доложить, дальше пусть решают.

Включив терминал связи, машинально пригладив волосы — только недавно здесь вместо обычного терминала поставили видеоконференцсвязь, — полковник Слипчук стал громко и отчетливо говорить, докладывая о сложившейся ситуации.

— Внимание! Произошел ядерный взрыв. Время взрыва — восемнадцать часов сорок три минуты по петербургскому времени. Координаты эпицентра: тридцать три — пятьдесят три — четырнадцать северной широты — тридцать пять — тридцать — сорок семь восточной долготы по сетке координат. Тип взрыва — атмосферный, высотный. Высота взрыва — около тридцати двух километров над уровнем моря. Мощность взрыва — около пятидесяти килотонн. Ширина облака — пять точка пять километров, увеличивается. Направление движения облака — тридцать один градус. Дополнительная информация — радиоактивность в зоне поражения не фиксирую, повторяю — радиоактивность в зоне поражения не фиксирую. Внимание! Зафиксирован массированный старт ракет. Тип ракет — крылатые, тактические. Носитель — предположительно подводный. Количество стартовавших ракет…

Каффрия, долина Бекаа

01 июля 1992 года

Болело не тело, болело что-то внутри. Это даже была не совесть — просто он чувствовал, что с ним поступили неправильно и несправедливо — и он не понимал почему.

Казак станицы Каффрия, расположенной в долине Бекаа, Тимофеев Александр Саввич, шестнадцати лет от роду, сегодня не работал. Отец и двое старших братьев работали, даже девятилетняя Нинка работала в полях — а он не работал, его оставили дома отлеживаться. Потому что три дня назад его выпороли.

Выпороли не просто так — выпороли по решению схода. Следователь, что вел дело по массовым бесчинствам в Бейруте, оказался честным — убрал из дела сопротивление полиции, убрал массовые бесчинства, оставил только хулиганство. По хулиганству, равно как и по другим мелким делам, казака вместо мирового судьи имел право судить сход. Вот и передали казака — хоть и не реестрового,[141] а все равно казака Тимофеева А.С., вместе с другими такими же, как он, хулиганами приехавшему в полицию представителю местного казачьего войска. Представители войска доставили их всех по станицам и оставили ждать наказания — до очередного казачьего круга. А на казачьем кругу, состоявшемся три дня назад, пришла и расплата. Почесали казаки бороды и решили: хулигану — тридцать горячих[142] по заднице, чтобы, значит, больше не хулиганил и род казачий не позорил. Порешили, вызвали Александра Саввича к позорной колоде, посреди крута стоящей. Ну, тут делать нечего — снял Александр Саввич штаны, лег на колоду, а атаман взял розог из стоящей тут же корзины да ему и всыпал. Хорошо так всыпал, с оттяжкой. Но дело было не в боли, у любого казака кожа дубленая и тридцатью горячими ее не продрать — дело было в обиде и унижении. Голой задницей на сходе сверкать — и за что? За то, что черным укорот дали? Неправильно все это. Неправильно…

А теперь казак Тимофеев Александр Саввич лежал в прохладном сарае на спине — чтобы больнее было, чтоб запомнить навсегда — и размышлял над случившейся в его жизни коллизией. Если раньше в кругу сверстников он пользовался непререкаемым авторитетом — как же, и отец и двое братьев, все реестровые казаки, отец старший урядник, один из братьев урядник, да и кулак у Александра Саввича был не по возрасту крепкий, — то теперь, после того, как выпороли, авторитет придется завоевывать заново.

Внезапно со двора донеслось рычание, недоброе такое, утробное горловое рычание. Сидевший на цепи кобель Мишка, помесь кавказской овчарки с кем-то еще, здоровенная и недобрая зверюга, одним своим видом отпугивающая воров и прочих лихих людей, что-то почувствовал.

Отец, что ли, пришел? Рано вроде еще, пару часов еще работать. Не будет Мишка так отца встречать, рыком. Самое время сейчас, пока гроза не грянула новая, надо оросительную систему подготовить,[143] чтобы вода собиралась в резервуар, а не смывала плодородный слой своими потоками. Да и вообще — мало ли работ в поле летом.

Мишка глухо залаял, в голос — значит, кто-то и впрямь чужой на дворе. Надо пойти посмотреть…

— Мишка… Кто там у тебя? — Почесываясь, Александр Саввич вышел из темной прохлады сарая и…

На дворе стояли двое. Один — невысокий, пожилой, бородатый араб, второй — помоложе и повыше. На обоих — не обычные арабские галабии, не «тропическая униформа» — светлые брюки и рубашка с коротким рукавом, какие обычно носят русские, а странная, пятнистая, желто-коричневая форма. И у обоих в руках было оружие.

— О… Кто тут у нас… — с насмешкой протянул молодой.

— Как подыхать будешь, казак? На коленях или стоя? — с сильным акцентом спросил второй, пожилой. Акцент был незнакомый — все местные арабы почти ассимилировались и говорили по-русски чисто. Значит, эти — пришлые, чужие. Откуда они здесь?

Он не мог понять, что происходит. Все изменилось, фатально изменилось в считаные минуты. Только что он был в своем доме, на своей земле, в том месте, где война закончилась много лет назад, а теперь… Теперь все было то же самое — обшитый светлой рейкой дом, пробивающаяся во дворе зеленая трава, ворота с нарисованным на них красным рогатым быком — но все было по-другому. Чужие люди, враги пришли в дом, они пришли, чтобы убить его — и он не мог ничего с этим поделать.

Будто отвечая на заданный вопрос, тишину прорезал крик на улице, горохом сыпанула автоматная очередь, потом еще одна. Гулко хлопнула винтовка.

— Собаку кончай, все равно нашумели, — бросил пожилой.

Со звонким металлическим щелчком лопнула цепь — бычья, кованая — и огромный мохнатый комок, сгусток клыков и злобы, распрямившись в чудовищном прыжке, с размаху ударил в грудь молодого. Освободившийся Мишка с утробным рыком сбил с ног молодого боевика, жутко лязгнули клыки…

Пожилой среагировал — он среагировал быстро, очень быстро, сразу было видно, что он воевал, и воевал немало. Судьба молодого его не волновала ни в коей мере — он просто полоснул по катящемуся по земле исходящему рыком, брызжущему кровью комку длинной автоматной очередью. И в следующую секунду полетел на землю сам…

Если не знаешь, что делать, — делай шаг вперед.

Как только пожилой повернулся, молодой казак бросился вперед. Но захват у него не получился — он просто с разбега налетел на араба — и они оба полетели на иссушенную солнцем, мощенную камнем землю двора, полетели в разные стороны. В падении пожилой выронил винтовку, она оказалась между ними.

Пожилой пришел в себя первым, он пошевелился — и неуловимым, кошачьим движением вскочил на ноги. Почти сразу поднялся на ноги и Александр — но он проигрывал своему противнику — противник был старше, опытней, он умел убивать. Еще одно быстрое, почти невидимое взглядом движение — и в правой руке заиграло, заметалось вороненое лезвие ножа.

Пожилой не спешил. На улице стреляли, стреляли уже в несколько стволов — а он, находясь в защищенном со всех сторон дворе, чувствовал себя в безопасности. Время у него было, и он решил продлить удовольствие.

— Знаешь, казак… Я долго ждал этого дня, ждал многие годы, чтобы поквитаться…

Сашка вспоминал — его старший брат учил его разным приемам рукопашного боя, учили его и в школе. Но нож. Хотя и против ножа есть средства… для начала надо защититься.

Молодой казак одним движением выдернул из брюк ремень, быстро обмотал его вокруг кулака. Вокруг правого кулака — он был левшой и умел наносить неожиданные удары, а вот многие бойцы как раз были не готовы к ударам слева, меньше отрабатывали защиту от них и на этом проигрывали.

Увидев это, пожилой улыбнулся.

— Хочешь умереть быстро — вставай на колени, казак, и умрешь сразу, клянусь Аллахом!

Вилы… В сарае, из которого он только что вышел, прямо у входа лежат вилы, обычные четырехзубцовые русские вилы на длинном деревянном отполированном пальцами держаке.

В следующее мгновение Александр просто повернулся и бросился в сарай. Проскочил на бегу темный прогал двери, рука метнулась вправо, пальцы намертво зажали гладкое дерево держака. Взревев от негодования, араб бросился следом, он забыл свою обычную осторожность, ненависть затмила ему глаза. Сейчас, в данную минуту у него была только одна цель — добраться до позорно бежавшего от схватки неверного, почувствовать своими пальцами теплую кровь, струей льющуюся из перерезанного горла, услышать последний хрип. Неверный был рядом — первый неверный на длинном и кровавом пути сегодняшнего похода. Он был рядом, он был безоружен, его надо было просто догнать и зарезать как барана. Араб так и не понял, что с ним случилось — просто свет вдруг сменился тьмой, а в груди яркой вспышкой расцвел цветок боли…