Топографический кретин - Ян Ледер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
18 февраля
Полураспад
Единственный благородный поступок, который можно совершить на войне, — это проиграть ее.
Уильям Фолкнер
К нам опять приехала ее двоюродная сестра Дашка. Странное дело: родственница ее, а выгуливать таскает меня.
Отскок. Дорогой пи-пи
Москва, октябрь, показ, устроенный в рамках Недели высокой моды доброй знакомой, которая родилась и выросла здесь, а теперь стала в Италии одним из лучших европейских специалистов по трикотажу. Фурор, пресса, банкет в армянском ресторане, прощание, встреча с другой старой знакомой и ее пьяными друзьями — и уже под утро оказываюсь с Витой на Чистых прудах в поисках продолжения.
"Пропаганда" показалась жестяной; соседняя дверь с надписью "Караоке" предложила не нужный нам стриптиз; "Бар вредных привычек", как выяснилось, работал до двух, то есть был уже закрыт. А тут отлить понадобилось срочно — мне понадобилось, не Вите.
Попросив подождать на улице, завернул в подворотню. В самый благостный момент из черного хода какого-то банка вывались двое в форме и сказали, что сейчас арестуют меня за совершение хулиганского действия, отмазаться от которого мне не удастся, потому что у них есть видеозапись, — и ткнули пальцем в висящую прямо надо мной камеру.
Я ее не заметил раньше: некогда было. Да если б и заметил, что это изменило бы?
Договорился с ментами за тысячу рублей. Вернулся к Вите, рассказал. Ржали: самый дорогой в истории акт мочеиспускания.
Вчера после прогулки Дашка захотела еще куда-то, а я поехал домой. Не слишком увлекательный процесс созерцания пассажиров ночного лондонского автобуса прервал запищавший телефон: Дашка заблудилась, а у меня всегда с собой карманный компьютер с навигатором — побочный эффект хронического топокретинизма.
Утром я рассказал любимой, как ее кузина искала ночью дорогу при помощи меня и высоких технологий.
— Я знаю, Дашка мне тоже звонила, — сказала она.
— Ночью?
— Ага. Потом, видимо, позвонила тебе.
— То есть ты её не помогла?
— Не маленькая, сама справится. К тому же она хочет в Лондоне жить, пусть привыкает.
Вообще-то циничным прагматиком я привык считать себя. Это ведь я много лет назад внушал ей, что эгоизм дан человеку во благо, что любить нужно в первую очередь себя, а другим просто не мешать, что совсем не обязательно каждого двуногого считать близким. А тепла не жалеть только для тех, кто близок по-настоящему.
И я его не жалел, говорил ей, что люблю, говорил каждый день. Где-то когда-то вычитал, что женщине нужно признаваться в любви еще чаще, чем дарить цветы. И повторял свои признания — и время от времени спрашивал, любит ли она меня.
— Да, — говорила она обычно.
Но — не всегда: у нас даже сложился ритуал, позволявший безошибочно тестировать ее настроение.
— Я люблю тебя, — говорю я.
— Я знаю.
— А ты меня любишь?
Молчание.
— Нет?
— Ты же знаешь, я не отвечаю на провокационные вопросы.
— Что же в этом вопросе провокационного? Я всего лишь спрашиваю, любишь ли ты меня.
— Не нужно форсировать.
— То есть нет?
Молчание.
— Ты обижена?
— Нет.
— Рассержена?
— Нет.
— Тогда, может, поцелуешь меня?
— Не сейчас.
Когда-то давно мы, случалось, спорили о том, кто любит сильнее.
— Конечно, я, — смеялась она. — Я моложе, у меня больше нерастраченных душевных сил.
На это мне нечем было ответить, и мы прекращали спорить и начинали целоваться. Но это было давно. А потом стало иначе.
— Ты любишь меня?
— Да.
— Так же, как я тебя? Больше всего на свете?
— Нет, конечно, себя я люблю больше.
Сначала я думал, это шутка. Дразнилка, чтобы подзадорить. Потом понял: она говорит правду.
— Ты же сам старался меня этому научить.
Перестарался. Возможно, мне стоило податься в проповедники-евангелисты: продуктивно работаю. Вот и делай после этого то, что считаешь правильным. Вот и пойми, что такое хорошо, и где у него граница с тем, что такое плохо. И есть ли вообще эта граница? Когда люди любят животных и просят других относиться к ним гуманно, это ведь хорошо? А когда те же люди выкапывают из могилки и прячут где-то в лесу труп бабушки, родственник которой выращивает морских свинок и продает их в медицинские лаборатории, — это уже плохо?
В кофейнях выдают карточки, которые штампуют за каждую выпитую чашку. Накопил сколько-то отметок — получай одну дозу бесплатно. Сегодня перед работой я зашел в кафе, протянул польке за стойкой монетки и картонку — и получил сразу четыре печати.
— Спасибо, — сказал я. — За что такое благо?
— Не знаю, — ответила девушка. — Все утро кошки на душе скребут. Вот решила совершить хороший поступок, вдруг настроение улучшится?
Если человек обманывает фирму, в которой работает, — это ведь плохо? А если причина обмана — не личная корысть, а желание сделать приятное кому-то другому, не близкому и даже не знакомому, — это уже хорошо? Вот уж точно: мы диалектику учили не по Гегелю.
Постдембельский блюз
Угол атаки
Армию Яков покидал без сожаления и бархатного дембельского альбома, без заломленной на затылок фуражки и отражающих асфальт ботинок с широким нагуталиненным рантом, без струящихся по груди аксельбантов и сияющей на пузе бляхи со звездой, зато с чувством раз и навсегда отданного долга.
И ещё — со значительно модифицированным пониманием жизненных ценностей и вновь обретённым ощущением свободы. Свободы не только от негнущихся сапог из толстой брезентухи и музыкальной перловки на гарнир без основного блюда, не только от идиотизма политзанятий по будням и вожделенной телеаэробики по воскресеньям. И даже не только от тоски по своим: свои регулярно навещали его и ещё регулярнее писали, тепло и подробно.
Пореже и потоньше, но всё же приходили и другие письма — те, которых Яков ждал больше всего на свете, которые перечитывал по сто тысяч раз, носил под хэбэшкой, иногда показывал Щербиле и тихонько целовал после отбоя на своём верхнем ярусе.
Юля даже пару раз приезжала к нему, и тогда его отпускали в увольнение — ах как здорово это звучало: увольнение, как будто можно взять и уволиться из армии по собственному желанию! И они тогда гуляли по городу, в первый раз ветреному и зелёному, как его китель, а во второй — прохладному и золотому, как её волосы, и держались за руки, и даже больше, чем уволиться из армии, ему хотелось обнять её и не выпускать, не выпускать, не выпускать, и плевать на часы, плевать на
