Бурсак в седле - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Журналисты оживились: забренькали стопками, застучали вилками, подхватывая расстегаи, задвигались сами и задвигали с места на место бутылки, передавая их друг другу — водка была выставлена старая, еще царской поры, редкая; мастера газетных интриг такую водку уважали; выпив по паре стопок, они обрели способность говорить.
— Господин атаман, какая из стран вам нравится больше всего? — спросил один из них у Семенова.
Григорий Михайлович подвигал из стороны в сторону тяжелой нижней челюстью, сомкнул в одну линию тощие брови и медленно, чеканя каждую букву, произнес:
— Китай!
Журналист, шустрый, словно таракан, и такой же, как запеченный прусак, усатый, суетливо пробежался по столику, налил себе еще водки. Поспешно выпил и, понюхав большой палец правой руки, изрек:
— А говорят, Япония!..
Семенов с интересом сощурился — таких нахалов он не видел давно.
— Говорят, что кур доят, — спокойно произнес он, — а коровы яйца несут. Вы верите в это?
— Нет.
— Не верьте и тому, что я больше всех подвержен воздействию Японии. Враки все это.
Атаман конечно же лукавил. Японией он был куплен с потрохами, даже коротенький жидкий чубчик, прилипший к потному лбу, и тот принадлежал японцам.
— Какое количество войск отправится на Уральский фронт? — спросил молодецкий прыщавый репортер из вечерней владивостокской газеты.
— Хороший вопрос, — похвалил Семенов. — Отправится примерно дивизия.
— С артиллерией?
— Да. Артиллерия, конные части и пешие казаки.
— С Оренбургским казачьим войском связь есть?
— А как же! Скоро к нам должен прибыть генерал-лейтенант Дутов Александр Ильич, оренбургский войсковой атаман. Все детали отправки нашего отряда на Уральский фронт мы намерены обсудить при личной встрече.
— Когда намерены отправить отряд на запад, господин атаман?
Семенов усмехнулся.
— Есть такая присказка: «Как только, так сразу», — он усмехнулся еще раз. — Как только перевооружим части и получим пособие, положенное казакам по законам Омского правительства, так сразу сформируем четыре больших эшелона. Через день они один за другим уйдут на фронт.
— Вопрос к атаману Калмыкову можно?
Маленький Ванька взбодрился, тряхнул плечами и пригладил чуб на голове:
— Прошу!
— Как вы относитесь к женщинам, господин атаман?
Маленький Ванька удивился вопросу, но вида не подал, подкрутил пальцами кончики усов.
— Ну, как мужчина может относиться к женщине? Однозначно — только положительно.
— Вы были женаты?
— Нет.
— И не собираетесь?
— Ну, как сказать… — на лице атамана возникли озадаченные морщины, — пока претенденток на эту роль нет. Когда появятся — тогда и будем вести речь.
— Вы знакомы с полным георгиевским кавалером Гаврилой Шевченко?
— Знаком.
— Что о нем скажете?
Тень вновь пробежала по лицу Калмыкова, он поморщился, словно внутри у него возникла боль, выпрямился, становясь выше ростом, и с достоинством произнес:
— Шевченко — очень толковый воин.
— И ваш враг?
— Да, и мой враг, — не стал скрывать Калмыков.
— Однажды вы встретитесь, господин атаман, на узкой дорожке, и вам не удастся разойтись, — журналист глянул Калмыкову в глаза и невольно споткнулся, умолк, словно ногой за сучок зацепился; прыщи на его лице покраснели, сделались ярко-пунцовыми, блестящими, он поспешно отвел взгляд в сторону и протянул руку к бутылке с водой. Пальцы у него задрожали.
— А нам и не надо расходиться, — сказал Маленький Ванька, — совсем не надо… Я жду нашей встречи. После нее один из нас будет лежать.
***
А бывший полный георгиевский кавалер Гаврило Матвеевич Шевченко сидел в заснеженной, искрившейся мелкими весенними блестками пади и отогревал у костра замерзшие руки, совал в пламя пальцы, ладони, погружал в огонь запястья и не ощущал боли — так замерз. Потом слабым вымороженным голосом позвал к себе помощника, запоздало удивившись слабости свого голоса:
— Анто-он!
Из снега, из глубины огромного сугроба, в который угодил глубокий лаз, выбрался человек неопределенного возраста, с тяжелым взглядом и серой щетиной на щеках. Это был тот самый товарищ Антон, который охотился на улицах Хабаровска за атаманом Калмыковым.
— Звали, товарищ командир? — просипел он, вопросительно глянув на Шевченко.
— Хлеб у нас есть?
— Есть немного. Весь замерз. Твердый, как камень.
— Сунь горбушку в костер — отогреется.
— Сгорит, Гавриил Матвеевич. Жалко.
— Тогда поруби топором на куски, — сказал Шевченко. — Сможешь?
— Смогу, конечно…
— Руби!
Товарищ Антон кинулся и, будто некая нечистая сила, исчез в снегу, провалился вглубь и накрылся шапкой-невидимкой целиком, вместе с головой. Шевченко поморгал слезившимися глазами и, сдвинув ремень с маузером на спину, поднялся.
Неподалеку от костра росли несколько кустов краснотала, — прутья были ровные, длинные, от мороза они обратились в стекло, просвечивали на солнце дорогу; Шевченко сквозь снег пробрался к самому большому кусту и, сунув руку в сугроб, надломил несколько стеблей у корня.
Под лазом, в который нырнул Антон, под снегом находилась тщательно замаскированная землянка. Вырыта она была специально для связных, идущих из Хабаровска в партизанский отряд и обратно. Тут, как
во всяком охотничьем зимовье, и соль имелась, и бутылка с керосином, и пара посудин была, а совсем рядом, из худой заболоченной почвы, наружу пробивался тонкий прозрачный ключ, веселил душу — вода в этом ключе не замерзала даже в лютые морозы: видать, был в ней растворен какой-то божественный металл, либо земляное масло.
Антон погромыхал в землянке топором, порубил хлеб и выбрался наружу. В одной руке держал погнутый лист, в другой — кулек с нарубленными кусками.
— Вот, — сказал он, показывая кулек командиру партизанского отряда, — покромсал топором…
Шевченко подкинул в руке кусок снега, словно бы пробуя его на вес и прочность, потом поскреб им по железному листу, счистил ржавь. Положил лист на прозрачные хвосты пламени, передернул плечами — разом сделалось холодно, — втянул голову в воротник.
Мерзлые куски хлеба на нагревшемся листе отошли быстро, размякли, Шевченко один за другим насадил их на прут, словно куски шашлыка, и сунул прут в костер.
Через полминуты запахло жареным хлебом. Шевченко с шумом втянул в себя расширенными ноздрями вкусный дух, шевельнул белыми застывшими губами:
— Хар-рашо!
Холодное солнце висело в небе прозрачной кривобокой льдышкой, посылало на землю трескучие искрящиеся лучи, от которых тепла не было никакого — наоборот, делалось еще холоднее. Шевченко вновь зашевелил губами, вытолкнул в пространство смятое слово, только что произнесенное:
— Хар-рашо!
Глядя на командира, Антон тоже выломал прут поровнее и подлиннее, насадил на него несколько кусков хлеба. Сунул в огонь, сдвинул в сторону облезшие губы:
— Хар-рашо!
Шевченко сощипнул с шампура кусок хлеба, проглотил его, не разжевывая, пробормотал глухо:
— Боевые операции в этом году придется проводить с опозданием на месяц… Как минимум, на месяц.
Антон с глухим звуком сглотнул
