Бомба из прошлого - Джеральд Сеймур

Когда поток слов иссяк, еврей-мафиозо щелкнул пальцами.

— Груз будет отправлен на проверку. Если там то, что нужно, вам заплатят. Сообщат адрес банка на Кипре и номер счета. Мое слово твердо.

Все. Что еще можно сказать или сделать? Не драться же. Мечта иссякла. Еврей был крепок и силен. Второй, стоявший у него за спиной, не вмешивался и только наблюдал. Лицо его оставалось бесстрастным.

Моленков достал бумажник, раскрыл и посветил фонариком — пусто. Потом вывернул карманы — грязный носовой платок, связка ключей, мелочь… Одна тактика не прошла, и он переключился на другую. Их ограбили. У них нет денег. Нет бензина. Они рассчитывали разбогатеть и остались с пустыми руками.

Еврей вытащил пачку долларов, отсчитал несколько бумажек и брезгливо, словно подачку, протянул русскому. Загнав поглубже злость, Моленков взял деньги. Еврей кивнул спутнику, они взяли груз за ручки и зашагали к реке.

Чертова бомба. Моленков поймал себя на том, что испытывает к ней странное, теплое чувство, едва ли не нежность. Они несли ее легко, словно не ощущая веса. Он посветил фонариком. Бомбу положили в лодку. Прощания не было — ни рукопожатий, ни объятий, ни поцелуев. Они ушли, и с ними ушла мечта.

— Ты как, Яшкин, без ботинка обойдешься?

— Обойдусь, — прохрипел Яшкин. В темноте ревел Буг. — Может, через недельку узнаем, что денежки уже переведены.

— Может, и переведут. Я хочу домой.

Они повернулись и, не оглядываясь, шагнули в лес.

В нескольких футах от берега Лоусон выпрямился во весь рост. Рядом с ним Стрелок поднял винтовку и приник к апертуре прицела. Ожидание закончилось. Теперь Лоусон знал главное: цель на борту. На фоне посеребренного лунным светом потока лодка с двумя фигурами казалась неясным темным пятном. За спиной у него приглушенно переговаривались члены команды. Он уже предвкушал триумф: как пройдет с трофеем — разумеется, после соответствующей проверки на радиоактивность — по коридорам ДВБ, как покажет бомбу в своем отделе, а потом поднимется с ней на лифте, занесет в кабинет Петтигрю и выпьет с ним за успех. Да, он позволил себе немного помечтать.

Лодка с агентом, русским и грузом медленно, дюйм за дюймом, ползла к берегу. Привязанная к корням веревка дрожала от напряжения. Перебирая руками, двое мужчин тащили суденышко поперек реки, и Лоусон представлял, как напряжены их тела, каких усилий стоит им эта переправа.

— Ну, что у них там?

— Пока у них там все в порядке, мистер Лоусон.

— Повторяю для полной ясности. Объект выходит на берег, мы его валим и берем.

— Понял, мистер Лоусон.

— В случае сопротивления стреляй на поражение.

— Да, мистер Лоусон.

Оставалось только жалеть, что здесь нет Клипера Рида. Вот бы кто порадовался. Лодка дошла уже до середины реки, и, наблюдая за ней, Лоусон думал об отмщении.

Веревка обжигала ладони. Руки как будто отваливались от плеч. Кэррик был выше Ройвена, и основная нагрузка приходилась на него.

Он стал доверенным Ройвена, рассказавшего ему о концентрационном лагере и побеге. Стал избранным Ройвена, потому что другие крысы сбежали. Стал телохранителем Иосифа Гольдмана, отмывавшего грязные деньги. Он, Джонни Кэррик, был также офицером отдела тяжких преступлений. Он приносил присягу. Колени прижимались к грузу, оружию огромной смертоносной мощи. Держась за веревку одной рукой, он достал из кобуры пистолет и окликнул Ройвена. Светила луна. Он поднял пистолет так, чтобы его было видно. Помахал им перед глазами Ройвена и бросил. «Макаров» ударился о воду с фонтанчиком белых брызг и исчез. Кэррик снова ухватился за веревку обеими руками и потянул к черной стене берега. Возле дерева вроде бы стоял человек, но, может быть, ему это только показалось. В какой-то момент там же блеснула сталь ствола.

— Вы слышите? — крикнул он.

— Не кричи. Конечно, слышу.

— Я лгал. Пришло время правды.

— Что?

— Правда в том, что я — полицейский. Я работаю на контрразведку. Моей целью был Иосиф Гольдман. Я приехал сюда, чтобы выдать вас.

— Нет, Джонни, нет… только не ты. — Нотка отчаяния переросла в крик, напоминавший и крик совы, и скрип трущихся под ветром одна о другую веток. — Не может быть. Скажи мне, что это неправда!

Они достигли середины реки, где сила течения была наибольшей, как и нагрузка на руки, плечи и ноги. Лодка задрожала и попыталась развернуться. Что-то ударило в борт, и она накренилась, хватила воды, но выпрямилась. Он тянул и тянул, и берег дюйм за дюймом приближался.

— Это правда. На берегу вас арестуют. Люди, которые следили за вами, уже ждут. Я сдам вас им. Этого бы не произошло, если бы не бомба. Сэр, я все понял насчет лагеря, и очень вам сочувствую.

Крик разрезал ночь и перекрыл рев Буга.

— Мы ничем им не обязаны. Ложь и обман. Офицер на лошади говорил, что их отправят на восток. Это была ложь. Другой, в белом халате, притворялся врачом, но отводил их в газовые камеры. Тот, кто вывел их из лагеря, кого они считали посланцем Бога, бросил их и ушел, обманув их доверие. Ребенок, увидевший их в лесу, рассказал о них своему отцу. После всего сделанного никто никому ничего не должен.

Я пробыла в лесу две недели. Ела гнилые ягоды, жевала корешки, пила дождевую воду. Я никого не видела и не слышала. Потом меня нашли партизаны. Это были евреи, а их командира звали Йечил Гринспан. Сначала я приняла их за польских партизан и стала драться, но они легко со мной справились и отвели в свой лагерь. На подходе к лагерю часовой спросил пароль, и только услышав «Амча», я поняла, что попала к своим. Этим паролем пользовались наши люди, когда сражались с сирийцами две тысячи лет назад. Слово это сохранилось потому, что его берегли и о нем вспоминали всегда, когда нуждались в пароле. Еще я узнала, что их главный враг — Армия Крайова. Именно поляки из этой армии убили больше беглых евреев, чем даже немцы.

Я осталась у них.

Я стала партизанкой.

С ними я убивала и с ними добывала пропитание.

Им я верила, отряду, но не отдельным людям.

Потом я узнала, что ношу ребенка.

Он родился 22 июля, на две недели позже срока. Так больно, как при родах, мне еще никогда не было. Я назвала мальчика Яковом — в честь помощника командира отряда. В тот же день, когда мой сын появился на свет, мы услышали артиллерийскую канонаду. Все отправились туда, где шел бой. И только я осталась.

На следующий день после того, как Красная Армия прошла через Собибор и продолжила наступление, наши люди двинулись навстречу русским, чтобы узнать, что стало с лагерем, и попросить продуктов. Они ушли утром и вернулись поздно вечером. Рассказали, что не встретили русских, но зато видели солдат Армии Крайовой в Окунинке и Сучаве и едва успели от них спрятаться. Один из тех, кто ходил в разведку, рассказал мне, что видел в лагере много поляков. Это были крестьяне, мужчины и женщины, из ближайших деревень, торговцы из Влодавы. Некоторые пришли целыми семьями. Они принесли с собой снаряды и мины, оставленные немцами при отступлении от Буга, немного динамита из карьера и зажигательный шнур. Я кормила грудью ребенка и слушала рассказ о том, что видели из укрытия наши разведчики. Перед уходом немцы расстреляли всех, кто еще оставался в лагере, и тех беглецов, кого сумели поймать. Убитых сбросили в наспех выкопанную яму и засыпали землей. Все постройки — вышки, бараки, камеры — были снесены, чтобы место походило на обычную ферму. Через год никто бы и не нашел яму, в которую свалили тела четырех сотен человек.

Рабочие, которых прислали убирать лагерь, ничего о могиле не знали.

Наш разведчик своими глазами видел, как поляки-христиане закопали снаряды и мины, подложили динамит и протянули, а потом подожгли шнур. После взрывов все бросились к воронкам, чтобы откопать и обыскать тела евреев.

Находя мертвецов — гниющие, полуразложившиеся трупы, — они стаскивали с них одежду, искали якобы спрятанное золото и драгоценности и даже заглядывали в рот — нет ли золотых коронок.

Собибор предали даже после смерти.

Ты не должен забывать, как предавали твой народ. Ты ничем никому не обязан.

После Собибора не осталось ни нежности, ни доброты, ни любви.

«Господь, мой Господь, почему Ты оставил меня?»

«Слушай, о Израиль! Господь всемогущ! Господь един!»

Помни, что я сказала тебе, дорогой мой Ройвен. Помни и не забывай.

Лодка качнулась.

Ройвен Вайсберг повис на веревке и, оттолкнувшись, пнул в спину человека, в преданность которого верил.

В стоне ветра и грохоте воды сухо звякнул металл о металл. Звук донесся с берега, и он понял, что попал в перекрестье прицела.