Бомба из прошлого - Джеральд Сеймур

Элисон кивнула — Люси назвала именно то, что не давало ей покоя. Они сидели в кафе, хозяином которого был грек. За соседними столиками отдыхали механики, водители автобусов и свободные от смены почтовые работники. Не самое подходящее место для людей ДВБ, и, значит, ее собеседнице не придется поминутно оглядываться через плечо.

— Он упрямый, надменный, грубый, иногда жестокий, но при этом и самый эффективный офицер во всей этой чертовой конторе. Вот на кого работает ваш агент. Мистер Лоусон — человек чести, а это слово, вы уж поверьте мне, звучит в наших коридорах не так уж часто. Не знаю, зачем я пришла…

В усталых глазах секретарши блеснули подступившие слезы. Элисон подалась вперед и положила руку на дрожащие пальцы. С незнакомцами разговаривать легче.

— Наверное, затем, чтобы защитить его. Кто-то наверху, кто-то могущественный и всезнающий, пришел к выводу, что операция провалилась. Кто-то все решил за мистера Лоусона. Он отказался принимать помощь, и они заключили, что он уже не в состоянии оценить и спасти ситуацию, что он ошибался с самого начала. Но мистер Лоусон нисколько не сомневался относительно характера доставляемого груза. Как не сомневался и в необходимости использования агента. Самое главное для него — вера. Он не верит, что проблему можно решить помощью со стороны. Он — смелый человек, и смелость позволяет ему брать на себя ответственность. В том числе и ответственность за агента, которого вы ему дали.

Элисон предложила взять кофе и пирожное. Собеседница покачала головой, но зато рассказала, как мистер Лоусон не принял предложения возглавить резидентуру в одной из стран Ближнего Востока или занять высокий пост в новообразованном отделе, занимающемся исламистскими террористическими группами в Европе.

— Спасибо, что пришли, Люси.

Элисон поднялась и взяла лежавшую на свободном стуле сумочку. За соседним столиком какой-то мужчина безжалостно травил себя холестерином. Она подвинула детскую коляску, за которой присматривала вполглаза болтавшая с подругой молоденькая мамаша с сигаретой.

— Если позволите, еще один вопрос. Вы считаете, что угроза действительно велика?

Они уже вышли из кафе и стояли на тротуаре в быстро сгущающихся сумерках.

— Другие, может быть, так не считают, но я знаю, что угроза реальна и велика. В противном случае мистер Лоусон не отправился бы туда сам и не стал привлекать вашего агента.

Они попрощались, и каждая пошла своей дорогой. Все, что делала офицер по связи, Элисон, она делала ради человека, которого не знала, но в чью жизнь вторглась.

Зяблик слетел к воде, но не вернулся. Кэррик долго отыскивал его глазами. Высоко над рекой пролетали аисты, но зяблика видно не было. Не находя никакого занятия, он думал о том, что хотел сделать.

Мысли ходили по кругу и постоянно возвращались к одному и тому же, как будто требуя найти некий объект, на котором он мог бы выместить накопившуюся злость и обиды. Объектом этим, что не удивительно, стал Михаил. Прикрыв глаза, Кэррик представлял, как все будет: он бесстрашно подходит к русскому, бросает вызов, видит удивление в его глазах и, когда Михаил поднимается, затевает драку — по своим правилам.

И плевать, чем все закончится. Плевать на последствия. Последствия трогали его не больше, чем помощь Ройвену Вайсбергу, которому он обещал переправить через разлившуюся реку некий груз. Кэррик ощущал себя другим человеком и вовсе не нуждался в признании и благодарности тех, кого знал раньше. Ему требовалось уважение, положенное лидеру, вожаку, в конце концов человеку, носящему в кобуре нелегальное оружие.

Солнце пригревало спину и плечи последними лучами. Михаил снова закашлялся. Может быть, какие-то слова сорвались с его губ, потому что Ройвен Вайсберг вдруг вскинул голову, пристально, с недоумением посмотрел на него, потом взглянул на часы и снова уставился на реку.

Кэррик опустил руки на землю, оперся и рывком поднялся. Теперь он стоял спиной к Ройвену Вайсбергу, лицом к тем троим, Гольдману, Михаилу и Виктору. Правая рука ушла назад и сжалась в кулак. Он никогда не дрался вот так, без правил, но знал, что в такой драке на первое место выходят внезапность, решительность и быстрота. Он знал, что намерен сделать, знал, что хочет это сделать, и ощущал приятное волнение.

Не сводя глаз с Михаила, Кэррик шагнул к нему. Русский сидел на корточках и курил, словно и не замечая ничего. Неподалеку дрожал от холода Иосиф Гольдман. Виктор, прислонившись спиной к дереву и закрыв глаза, казалось, спал.

Хочу показать тебе кое-что. Вон там. Идем.

Он произнес это мысленно. Повторил. И приготовился сказать вслух.

Михаил поднял голову и равнодушно, без всякого интереса, посмотрел на него.

Кэррик повторил. Громче и, как ему показалось, тверже.

Михаил поднялся. Иосиф Гольдман повернулся, и в глазах его мелькнуло любопытство. Виктор спал.

Русский направился к нему неспешной, расслабленной походкой, но его лицо скрывала тень, и Кэррик вдруг засомневался. Еще пара шагов и надо будет бить.

Он набрал в легкие воздуху. Сжал пальцы в кулак. Но не услышал движения за спиной. Запястье словно сжали стальные тиски. Руку дернули вверх. Острая боль пробила плечо и локоть. Беспомощный, он не мог не только сопротивляться, но даже просто шевелиться. Его развернули, отвели к берегу и заставили сесть. Тиски разжались. Мимо, кружась, мчалась река. Михаил с бесстрастным видом опустился на землю рядом с Гольдманом.

— Он сломал бы тебе шею, — негромко сказал ему на ухо Ройвен Вайсберг. — А со сломанной шеей ты мне не нужен.

— Куда оно уходит?

— Куда что уходит?

— Жизнь. Мы.

— А надо куда-то уходить? — Кэти посмотрела Люку в глаза.

Заготовители его не тронули. Огромный дуб, случайно затесавшийся в компанию берез и сосен, стал жертвой стихии — много лет назад зимняя буря вырвала его с корнем. Верхушку отпилили и увезли, ветви отрубили, но большая часть ствола осталась на месте. Возле него пара и устроилась. Он держал ее за руку, а может, это она держала его — так или иначе никто свою не убирал.

— Было бы неплохо.

Она закатила глаза.

— Неплохо. Отличное слово. Такое романтическое. Только скажи его, и любая девушка сразу почувствует себя особенной.

— Думаю, было бы хорошо, — осторожно, словно переходя минное поле, сказал Люк. — Очень даже хорошо, если бы все как-нибудь рассосалось и двинулось куда-нибудь дальше.

— Так мы говорим о будущем? — Она сделала большие глаза и открыла рот — получилось смешно и совсем не зло. — Мы туда двинемся?

— Я бы хотел.

— Если имеется в виду совместное проживание, то было бы неплохо выражаться яснее. Давай просто поговорим. Без обещаний. Ты где живешь? Что у тебя там?

— Комната. Дом в Камдене. Жуткая дорога, отвратительный домишко. Комнату снимаю один. Соседи — полные ничтожества. Ничего лучше позволить себе не могу. С моим резюме на многое рассчитывать не приходится. Я живу там, потому что зарплата не позволяет надеяться, как говорится, на улучшение жилищных условий. Машины нет, до работы добираюсь на мотоцикле, питаюсь в нашей столовой, потому что там дешевле, по вечерам постоянно задерживаюсь. Мне двадцать восемь, я первоклассный специалист по Восточной Европе, у меня за спиной пятилетний стаж, я думаю, что занимаюсь важным делом, и…

— Твоя зарплата на уровне прожиточного уровня и, наверно, меньше моей.

— …большинство знакомых парней и девушек идут вверх при финансовой поддержке родителей. У меня такой поддержки нет — отец моет стекла в офисах, мама подает обеды в школе. Да еще чертов акцент… Пришлось ходить на курсы коррекции речи. Короче говоря, работа с утра до вечера и никаких связей с домом. Перспектив по службе — никаких. Я, в общем-то, одинок, и мне это не нравится.

Кэти усмехнулась.

— Ты и твоя трагическая жизнь.

— Извини, я не хотел…

— Боже. У меня квартирка не лучше: спальня, гостиная, кухонька и ванная, в которой и кошке не повернуться. Живу на юго-западе. Платят неплохо, так что не жалуюсь. Помнишь баржу?

— Помню.

— Это отцовская. Я могу пользоваться ею, когда хочу. Просыпаешься утром — на берегу коровы, где-то крыса шуршит. Тихо…

— Я помню, потому что он был там.

— Что я сказала?

— Ничто не вечно.

Нога Кэти Дженнингс прижималась к его плечу. Люк ощущал ее тепло. Ее глаза плясали.

— Я сама решаю, кто туда приходит. Только я. И никто больше.

— Не думаешь, что мы им нужны?

— Будем нужны, позвонят.

Он поцеловал ее. Точнее, она поцеловала его.

Тадеуш Комиски видел их. Видел, как сомкнулись тела. Поиски дров для отца Ежи затянулись и завели его слишком далеко.

Он остановился. Проклятие настигло его там, где были сейчас они. Там родилась его вина. Невидимый для них, он стоял за деревьями, прислушиваясь к пробуждающимся детским воспоминаниям.