Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

Не стоит. Гозель — это Гозель, шум может поднять на ночь глядя, мужу спать не даст, а человек устал с работы. Лучше уж утром. Гуммат свернул к дому.

— Сосед! Постой-ка! — услышал он женский голос. — Поди сюда!

Гуммат обернулся. Гозель стояла у хлева, держа корову за рог. Гуммат перешел улицу. Видно, не признав его, буренка попятилась назад, но Гозель почесала ей холку, и корова замерла на месте.

— Ну, подошел, — сказал Гуммат, не решаясь подойти ближе.

— Рановато еще. Посиди пока дома.

— Ты о чем?

— Забыл утрешний разговор?

— Ничего я не забыл. Ты скажи, зачем в сад ходила.

— А-а… Шпионишь, значит? — Гозель оставила корову и размахивая руками, двинулась на Гуммата. — Ходила и буду ходить! И брать буду, что душеньке угодно! Так и объяви своему председателю! Толковала, толковала тебе утром! Или ветром выдуло?

— Ты, баба, язык-то прикуси. Муж дома?

— На полив ушел. Не тебе чета — по домам не ходит, сплетни не разносит! Начальник приедет! Где он, твой начальник?!

— Ох, баба! — прокряхтел Гуммат. — И чего тебе мирно не живется?.. Можешь ты нормально говорить с человеком?

— А чего ж! Заходи, поговорим.

— Мужа нет, не пойду.

— Боишься?! — Гозель усмехнулась. — Как же: сейчас и брошусь тебе на шею!..

— Постыдилась бы, срамница!..

— А мне нечего стыдиться! Слава богу, у мужа из веры не вышла. А ты хоть пять телефонов себе поставь — умней не будешь! С чужого голоса поешь! Что тебе председатель ни скажет, всему веришь!..

— Ну хватит! Имей в виду: председатель на тебя зуб имеет!

— Вот и хорошо! Я так и хотела!

— Бахвалишься? А зря. Не сможешь объяснить своего поступка, перед всем народом опозорим.

— А ты приди сюда через часок — может, поступок и поймешь мой.

— Да тише ты, непутевая!.. Чего всегда орешь?!

Гозель пренебрежительно махнула рукой и направилась к дому. Корова, косясь на Гуммата, жалобно замычала и натянула веревку. Только когда Гуммат перешел на противоположную сторону улицы, она успокоилась и мирно засопела.

Часа через полтора Гуммат снова вышел из дому. Постоял, подумал. Глупое это занятие — стой и смотри на дорогу, а что поделаешь? Курбан-ага просил выяснить, что там за глупость получилась с урюком, а Гозель твердит, что вроде в отместку. Надо разобраться, иначе эта баба и дальше будет распускать дурацкие слухи. Ладно. Раз надо, он может и не поспать. Только на дороге стоять — без толку, спрятаться надо.

Гуммат спустился в придорожную канаву, прошел немножко вперед. Вот здесь хорошо, никто не заметит — кусты вдоль канавы высоченные, пышные — все закрыли.

Он сел на траву возле недавно сложенной им поленницы и стал наблюдать. Мимо с треском проскочил мотоцикл, "Носятся по ночам, чтоб им пусто было! Детям спать не дают! Запретить бы это безобразие — ночью на мотоциклах гонять!.."

По дороге процокал ишак. Гуммат не видел лица седока, но по тому, как тот держался в седле, определил, что это птичник Сахат. Чего он так поздно в село решил наведаться? Может, как раз и везет что кладовщику — чем черт не шутит?! А как проверить? Даже если и остановить, ведь не скажет.

Жаль, что нельзя по лицу определять: взглянул — и все ясно. Не пришлось бы тогда сидеть в этой дурацкой канаве… Вообще-то, говорят, есть прозорливцы: глянул на человека — и все о нем знает. Только ведь не повезешь сюда такого специалиста из-за Гозель. Лучше уж тогда ее к нему свозить.

Послышались шаги. Гуммат пригнулся, выглянул из-за куста. Мужчина. На голове шляпа, руки свободные — вон как размахивает… А это не учитель Сапар? Хотя тот вроде на курорте. Может, сегодня только приехал? Вот бы все люди на зарплату жили, и государству польза, и себе: покой… Не хотят. Воруют. А ведь Хоммак тоже под образованного подделывается — шляпу купил. Ну это его дело, носи на здоровье, а вот если он при шляпе да ворует!.. На Гозель положиться нельзя, но есть, есть в Хоммаке что-то подозрительное. Вот толстеть начал. Если человек делу своему предан, если у него душа за людей болит, лишний жир нарастать не будет! Хотя взять Гозель… Тоща, как палка, а что она — о людях болеет? Сохнет со злости, и все. А все-таки что-то есть — не стала бы она так орать.

Вокруг стояла тишина. На краю села сипло загавкала Мельникова сучка. Мередов кобель негромко и вразумительно протявкал что-то в ответ. Гуммат от души пожалел, что не понимает собачьего языка — голову можно дать на отсечение, по делу они толковали. Иначе чего им брехать? Остальные давно угомонились, а эти двое никак не договорятся…

Из-за спины Гуммата неслышно выскользнула Гозель. Он всполошился, вскочил и тут же брякнулся, поскользнувшись на росистой траве.

— Какого черта явилась? — не поднимаясь с земли, прошипел Гуммат.

Не отвечая на его слова, Гозель наклонилась и прошептала ему на ухо:

— Не видно что-то. Ты, случаем, не проговорился?

— Еще чего? Проваливай-ка отсюда!

И вдруг Гуммат услышал громкий голос Солтан. Ничего не успев сообразить, он схватил Гозель за руку и дернул к себе. Оба замерли на дне канавы. Но голос не приближался, видно, Солтан говорила с сыном, не вставая с постели.

— Не бойся, сынок, иди. Я погляжу. И чего столько пьете?.. Рис, что ли, у вас в. желудке растет? Подальше, подальше, у очага нельзя! За дрова иди!

Гуммата била дрожь. "Господи! Не дай ему дойти, — забыв, что не верит в бога, молил он. — Пусть испугается! Пусть ноги его запутаются в траве!" Увидит в канаве людей — закричит. Что будет — страшно подумать! Больше всего хотелось сейчас Гуммату изо всех сил укусить Гозель.

Бешер подбежал к дровам. Сердце у Гуммата оторвалось и шлепнулось куда-то вниз, в живот. Лоб покрылся испариной, во рту пересохло.

— Ну здесь, здесь давай! — крикнула Солтан.

Совсем рядом, в двух шагах от них, послышалось журчание. Теплые брызги летели в лицо Гуммату. Ладно, пусть! Пусть хоть всю голову обольет, лишь бы не увидел!.. К тому же все-таки сын, не чужой.

Журчание смолкло, мальчик убежал. Гуммат подождал, пока все затихнет, и сказал зловещим шепотом:

— Иди! И чтоб глаза мои тебя не видали!

Гозель, словно виноватый ребенок, покорно вылезла из канавы. Гуммат сидел молча. Пока он пришел в себя, прошло порядочно времени — чаю можно напиться. Он оперся руками, встал. Ноги дрожали так, словно он месяц проболел малярией. Кое-как он выкарабкался из канавы, посмотрел по