Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

существования Союза мне рассказывали просто анекдотичный случай на эту тему: в Москву приехал шахтер, кажется с Украины, пришел к Минуглепрому и потребовал встречи с министром. Пригрозил голодовкой. Ему организовали встречу на достаточно высоком уровне, спросили: «Что за беда?» А он в ответ: директор шахты не хочет дать «Волгу». Понимаете? Ради покупки дефицитной автомашины по госцене человек готов был голодать! Ему предлагали «Москвич», «Жигули» любой модели, но горняк ни в какую. Для него «Волга» олицетворяла права человека, ради нее он готов был чуть ли не взойти на эшафот.

Не уверен, что встречу полное понимание, но честно скажу, что, по моему мнению, весенняя забастовка шахтеров Воркуты в 1992 году была не от безысходности. Уровень жизни горняков, работающих на Севере, всегда был значительно выше, чем у подавляющей части остальных занятых почти в любом другом регионе страны. Я, будучи еще академическим ученым, по линии общества «Знание» бывал во второй половине 80-х в Воркуте, даже спускался в шахту. Горняки любили рассказать о своих недешевых подвигах типа: в день зарплаты слетать на пару часов в Москву или Питер «попить пивка». О чаевых разгулявшихся шахтеров легенды ходили не только в Воркуте. С точки зрения снабжения продовольствием и другими потребительскими товарами Воркута традиционно приравнивалась к крупным городам и обеспечивалась напрямую из центра, поэтому острый дефицит товаров в стране в целом там ощущался несколько слабее.

К хорошему привыкаешь быстро, и когда после отпуска потребительских цен реальные доходы северян несколько снизились, а сбережения обесценились, первыми выразили недовольство именно шахтеры Воркуты. Масла в огонь подлил и кризис наличности, приводивший к задержкам с выплатой зарплаты и других доходов. Воркутинцев не интересовало, что трудно всей стране, всем россиянам. Они жестко требовали свое, традиционно ссылаясь на адскую работу. Труд шахтерский действительно нелегок, видел это своими глазами. Однако и позиция любой ценой вырвать свой кусок у правительства, а там хоть трава не расти, не самая благородная. Общественное мнение и пресса все еще по привычке были на стороне забастовщиков.

Мы обсуждали эту ситуацию на заседаниях правительства, придумывали разные ходы, с помощью которых можно было попытаться умиротворить воркутинцев, кардинально не ломая график достижения финансовой стабилизации (мы планировали к концу года выйти на пятипроцентную инфляцию в месяц), но вылетевший в Воркуту на переговоры с забастовщиками Геннадий Бурбулис вдруг согласился практически на все требования шахтеров.

Не могу сказать, что для нас это было совершеннейшей неожиданностью, и решение Бурбулис принял не на пустом месте. Вероятно, будь тогда у правительства в роли противника лишь одни шахтеры, Бурбулис вообще не поехал бы туда, несмотря ни на какие забастовки. Но в то время на нас начинали наседать с разных сторон наши политические оппоненты. Шахтеры были сильны воспоминаниями о времени Горбачева, которого они чуть не «свалили»: во всяком случае, нанесли довольно существенный ущерб его политической карьере.

Перед шахтерами были определенные обязательства у российского президента, потому что они всегда голосовали за Ельцина и были сторонниками ДемРоссии в широком смысле этого слова. Это было отчасти естественное решение: если кому и уступать, то шахтерам. Или скажем иначе: если решать, что пора отступать, то естественно начать с шахтеров. Хотя в тот момент, наверное, еще можно было продолжать с ними дискутировать.

Вопрос об уступчивости и неуступчивости правительства интересен сам по себе. Я по собственному опыту понял, что не всегда можно «давить» до последнего. Если, допустим, с генералами я мог себе позволить большую жесткость, то потом, когда уже на нас наседали со всех сторон, даже у меня возникло ощущение, что есть определенный предел политического давления, при котором клапан надо немного приоткрыть во избежание взрыва.

Поездка Бурбулиса совпала с дискуссией у нас в правительстве по поводу вопроса: как регулировать зарплату вообще? Вопрос непростой. Скажем, во многих бывших соцстранах в ходе реформ вводилось прямое регулирование зарплаты в увязке с инфляцией и с производительностью труда, примерно так, как это у нас пытался делать Абалкин.

Мы придерживались другой точки зрения. Гайдар тогда занял достаточно жесткую позицию. Да и все мы считали, что это крайне опасный путь: попытаться административно регулировать зарплату во внебюджетной сфере. Почему? Представьте, что вы устанавливаете, скажем, на апрель предел роста зарплаты в 20 %. Дальше происходит следующее: те предприятия, у которых есть нормальная реализация продукции и, соответственно, деньги, зарплату повысят за свой счет. Зато те, у кого нет для этого средств, тут же выстроятся в длинную очередь к правительству: вы же объявили, что повышение будет на 20 %, извольте дать дотацию, субсидию, льготный кредит, потому что народ возбужден и грозит политической забастовкой.

По этим причинам мы были против какого-то прямого регулирования заработной платы. Наверное, теоретически позиция небесспорная. Однако в нашей конкретной ситуации, с нашим российским менталитетом, с долговременной привычкой к всеобъемлющему государственному патернализму опасность возникновения чрезмерного необоснованного давления на правительство была весьма реальной. Поэтому мы исходили из того, что лучше устанавливать косвенные ограничения на рост заработной платы. В частности, мы ввели такой регулятор, как необлагаемый налогом объем доходов в четыре минимальных заработных платы на работника, которые можно было списывать на себестоимость продукции. Эта норма потом еще долго применялась, хотя и стала анахронизмом, но тогда такая мера была абсолютно правильной.

Впрочем, опасность отпуска зарплаты шахтеров была в другом. Во-первых, следом за шахтерами резко подняли зарплату нефтяники, газовики, металлурги – в общем, работники тех сырьевых отраслей, которые имели для этого финансовые возможности. Но следом крайне остро встал вопрос о зарплате работников социальной сферы, которая связана с этой промышленностью. В городах, где имелись такие предприятия, сложилась ненормальная ситуация: горняк или газовик получает зарплату в несколько тысяч рублей, а учитель, который учит их детей, зарабатывает лишь несколько сот рублей. А продовольствие при свободных ценах дорожало, ориентируясь на общий денежный спрос, то есть не только на спрос учителя или врача, а в первую очередь горняка.

Особенно разительными эти перекосы были на Севере, что приводило к большому социальному напряжению. А поскольку тогда социальная сфера постепенно начала передаваться от предприятий местным органам власти, и предприятия вроде бы за «социалку» уже не отвечали, то правительство было вынуждено вслед за повышением шахтерской зарплаты начать повышать зарплату работникам бюджетной сферы. Начинали с тех, кто живет на Севере или в других шахтерских городах. Но, как только процесс пошел, немедленно возникли вопросы к правительству: а чем учитель, работающий в Кемерово, лучше своего коллеги в Иванове, которому повезло учить детей не горняков, а текстильщиков? Ну и пошло-поехало. Рост зарплаты быстро распространился на всех бюджетников.

Нас тогда упрекали в том, что мы