Колонна и горизонты - Радоня Вешович

Словно наверстывая упущенное за то время, когда обстоятельства заставили их быть вдали от великих событий, новые бойцы проявили себя уже в первых схватках с врагом и подняли моральный и боевой дух батальонов. Вскоре многие из них были выдвинуты на должности командиров и комиссаров подразделений.

Мы как-то сразу почувствовали, что нас больше не сжимают вражеские обручи, хотя опасность новых, еще более прочных, оставалась. Колонны в тишине продолжали карабкаться по головокружительным подъемам. Запорошенные снегом, с обветренными суровыми лицами, вместе с нами согнувшись под тяжестью оружия, шагали уже закаленные в боях гарибальдийцы. Никто не жаловался ни на голод, ни на холод, ни на усталость. Каждому хотелось показать себя с лучшей стороны. Последние бои сроднили нас. Выучив пока всего несколько слов нашего языка, гарибальдийцы обменивались приветствиями и шутками со своими югославскими товарищами. Нас объединял дух интернационализма.

На Петровом поле возле деревянных изб я увидел знакомые лица. Это был наш госпитальный персонал. Значит, за период вражеского наступления я прошел по замкнутому кругу с диаметром в несколько десятков километров и вернулся в исходную точку. О письме, поступившем из штаба, думать было некогда. Я покинул штабную колонну и вернулся к своим прежним обязанностям руководителя молодежной организации госпиталя.

В занесенных снегом, разбросанных по горам хижинах вновь стало тепло от душевной близости. Запах лекарств, соломы, одеял, брезента, снег и хвойный лес возле села — вот что окружало нас каждый день. К нам на помощь пришли девушки из Чипулича, что у Бугойно. Они с большой любовью ухаживали за ранеными. Напряженные дни, заполненные заботой о раненых, перевязками, стиркой использованных бинтов, кипячением инструментов, мероприятиями по политическому и культурному просвещению, завершались посиделками, чтением и беседами при свете коптилки или керосиновой лампы в просторных комнатах. Это помогало глушить постоянно щемящее чувство голода этих дней, когда мы получали всего по небольшой порции ячменной каши и кусочку постного мяса.

В эти глухие села наш госпиталь принес неведомый здесь раньше дух жизни большого мира, вести о последних событиях, о которых мы узнавали по радио, советы медсестер и врачей, лекарства, рассказы о Великом Октябре, о нашей борьбе, картины и книги, кое-какие инструменты. Вскоре в результате очередного вражеского наступления нам пришлось покинуть этот район, но, когда мы вернулись сюда, крестьяне жаловались, что им было скучно без нас. Они говорили о нас, как о родных и близких людях, и желали нам уцелеть в суровых испытаниях.

Помню, на одном из собраний организации СКМЮ речь вдруг зашла о том, что кто-то нечаянно разбил термометр. Молодая крестьянка, недавно добровольно пришедшая на работу в госпиталь, молча слушала эти назидания, в которых все подряд подчеркивали важность бережного отношения к медицинскому инструменту и медикаментам. Наслушавшись, каким должен быть сознательный боец, «виновница» совсем растерялась и, волнуясь, перебирала пальцами передник. Когда ей дали слово, она вдруг закрыла лицо руками и начала всхлипывать. «Критики» устыдились своей строгости и сразу же начали ее утешать, так как поняли, что причиной ее молчания было не упрямство, а повышенная чувствительность и честность.

От одного раненого я узнал о тяжелом штурме Шуицы и гибели Вуксана Джукича.

СЕЛО У ШОССЕ

Из села Мирковичи на мое имя пришло письмо, за которым нужно было явиться к Крсто Баичу в штаб дивизии. Сразу вспомнилось то, другое письмо. О нем я совсем забыл из-за вражеского наступления.

Ручей и дорога в ущелье заросли дубняком. Штаб размещался в красивом двухэтажном здании городского типа. Когда-то это здание принадлежало предпринимателю Мирковичу, и по его имени этот населенный пункт и получил название. Неподалеку от здания, на лесных полянках, дымили убогие сельские избы с плетеными стенами, обмазанными глиной.

Меня определили в штабную роту под начало комиссара Мила Родича, родом из Дрвара, который очень напоминал мне погибшего Войо Масловарича. Рота была сформирована из бойцов всех наших трех бригад, прибывших в штаб после излечения в госпитале или отставших от своих подразделений. По указанию Крсто я должен был пробыть в этой роте до начала работы дивизионной редакции.

И первое и второе письма были написаны по поводу издания военно-политической газеты дивизии под редакцией начальника штаба и поэта Оскара Давича, который по приказу Верховного штаба прибыл сюда из Италии.

Командир дивизии Васо Йованович и комиссар Владо Щекич (Коча прошлой осенью стал командиром 1-го пролетарского корпуса, а Седой — комиссаром) работали целыми днями и только вечером, когда выдавалось свободное время, прогуливались по шоссе через лес вдоль ручья.

В штабе кипела работа. Там всегда было полно различных посетителей, машинисток, посыльных и других людей штабной службы. Высокий сплитец Бензон и добродушный молчаливый итальянец Луиджи, а также радиотелеграфисты принимали в роще рядом со штабом шифрованные передачи. Электроэнергия поступала от динамо-машины, педали которой посменно крутили несколько бойцов. Милоня беспрерывно курсировал между ними и штабом, расшифровывал принятые и передавал только что зашифрованные депеши. Между сеансами связи мы слушали радиостанцию «Свободная Югославия» или наблюдали за тем, как Бензон и Луиджи работают с ключом. Часто они обменивались со своими далекими корреспондентами приветствиями, сообщениями о погоде, а иногда и поругивались. Оба радиста были болезненно восприимчивы к холоду, постоянно ощущали голод и усталость, как я в Горажде и после возвращения в Яйце.

Среди нас находилась группа артистов из театра Народного освобождения. Во время вражеского наступления артисты вместе с нами покинули Яйце и ушли в горы. Африч, Никола Герцигоня, Прегель, Мира Санина, Жорж Скригин, художник Янда и другие вечерами устраивали в помещении склада концерты для работников штаба и бойцов из подразделений обслуживания. Выступления группы артистов создавали обстановку исключительного торжества. На небольшом помосте с кулисами, сделанными из простыней, под чистым небом на сухом морозе была поставлена пьеса Кочича «Барсук перед судом». Игра артиста из группы Африча Давида Штрбаца, исполнявшего главную роль, была, на мой взгляд, творческим совершенством. Мне казалось, что ничто другое не могло так красочно изобразить творческий характер и полноту нашей борьбы, как увиденный нами спектакль.

Здесь, в складских помещениях, когда-то принадлежавших Мирковичу, я услышал в исполнении Африча отрывки из новой поэмы Радована Зоговича, размноженной в «лесной» типографии под Ключом. Эта поэма возникла как ответ на клеветнические памфлеты о товарище Тито, которые распространяла реакционная западная печать. Это произведение