Болшевцы - Сборник Сборник

Она взглянула на Машку. Лицо подруги было взволновано и настороженно, и вся она устремилась к вагону.

— Нюрка? — зовуще крикнула Шигарева.

«Да», хотела сказать Нюрка, но уверенность в том, что за ними следят неотступно и пристально, удержала ее. «Нельзя рисковать так глупо, — и Нюрка отрицательно покачала головой. — На первой же остановке снимут».

Поезд, оставляя за собой горячие рельсы, ушел по узкой дороге среди леса.

В коммуне было тихо. Девчата в общежитии валялись на койках. Нюрка распахнула окно и села на подоконник. Какая скука!

Коммуна оказалась совсем другой, чем в день ее первого приезда. Ради них никто не бросил работы, двери клуба наглухо закрыты.

Так прошло несколько дней. Женское общежитие скучало и бездельничало. Дядя Сережа недовольно хмурился. По ночам в его комнате, смежной с женским общежитием, долго горел огонь, В, когда однажды Нюрка хотела тихо вылезти через окно, дядя Сережа окликнул ее. Нюрка выругалась и от злости не спала всю ночь.

Как-то, прогуливаясь вечером в парке, Беспалов услышал подозрительный шопот. Подошел ближе и увидел Марию Шигареву и черноволосого красавца Борьку, которому еще на воле дали кличку «сердцеед». Беспалов спрятался за куст и притаился.

— Выпить бы, погулять, — мечтала Маша, — очумеешь.

— Выпить? Сделаем… — уверенно ответил Борька.

Маша оживилась:

— А можно?

— В Костине достанем.

— Пойдем.

— Только услуга за услугу, Маша, — голос Бориса звучал вкрадчиво.

— Что за услуга? — игриво поинтересовалась Маша.

Борис выразительно крякнул. Они пошли куда-то, и сухие ветки потрескивали под их осторожными шагами.

«Вот тебе и пьянство и еще похлеще пьянства…» — победоносно подумал Беспалов.

Он представил себе растерянное лицо Сергея Петровича, ясно видел, как он беспомощно разведет руками и, не глядя на него, скажет: «Что ж… ошиблись…»

Беспалов почти бегом направился к Богословскому:

— Принимай, дядя Сережа, свежие новости…

Сергей Петрович слушал, хмурил лоб, тер пальцами переносицу и молчал.

Беспалов ликовал.

«Здорово ошарашил», думал он, глядя на Сергея Петровича, скрывая самодовольную усмешку.

— А ты разве не пьянствовал? — спросил Сергей Петрович.

Меньше всего предполагал Беспалов разговаривать сейчас на эту тему.

— А с тобой мы разве мало возились? — продолжал Богословский, не дождавшись от Беспалова ни одного слова. — Кто просиживал с тобой ночи? Кто объяснял тебе, что если не порвешь с шалманом, то погибнешь? Сколько сил и времени пришлось на тебя потратить, прежде чем сам ты стал человеком? Отвечай!

— Много… — покраснев, подтвердил Беспалов.

— То-то. Ты что же, думал — девчата лучше тебя? Не так же мучаются, не так же переживают прошлое, как — давно ли это было — переживал и ты? Возились с тобой, теперь надо с ними повозиться. Понял?

— Понимаю… — буркнул Беспалов.

— Помни: если Шигарева напьется — ответишь ты. Как ты мог допустить до этого? Ты сейчас злостный разлагатель коммуны.

— Я? — ошеломленно спросил Беспалов.

Сергей Петрович безжалостно продолжал:

— Ты спокойно допустил, чтобы наши парень и девушка, да еще новенькая, шли пьянствовать. Вместо того чтобы остановить их, ты — радостный — прибежал ко мне!

Беспалов поднял голову, глаза его были влажны. Сергей Петрович молча наблюдал за ним. Он понимал: сказать Беспалову, что он разлагает коммуну, — это больше чем много…

— Ты извини меня, Беспалыч, за горячность, — сказал он мягко, — уж очень ты меня возмутил своим поступком.

— Видишь, я сперва не понял, — неуверенно оправдывался Беспалов.

— Ничего. Иди работай. А этого Бориса приведи ко мне, — успокаивал Сергей Петрович.

Дядя Сережа неоднократно беседовал с девчатами о мастерских. Его слушали хмуро, и только Маша беззаботно улыбалась, покачивая затянутой в тонкий чулок ногой. Когда-то она работала на трикотажной фабрике.

— Довольно, — прервала его однажды Нюрка. — Отправляй обратно. Я лучше досижу свой срок, чем тут эту нуду слушать.

— Что ж, отправим, — ответил Сергей Петрович и ушел.

В тот день при входе девчат в столовую кто-то из ребят крикнул:

— Дорогу — нахлебницы идут!

Обед прошел молчаливо и вяло. Нюрка не вытерпела и поднялась из-за стола раньше всех. Когда она проходила мимо Кольки Котули, он подмигнул ей и шепнул:

— Приходи сегодня — я буду в парке.

Нюрка слегка ударила его по затылку. Она видела, как Малыш закусил губу и опустил лицо к тарелке.

«Это он Котулю ко мне подсылает, тихий чорт», подумала она..

После обеда девушки разбрелись по разным углам. Каждая чувствовала, что жить так, как прожили первые дни, уже больше нельзя, должна наступить какая-то перемена, но раздумывать об этом не хотелось. Сергей Петрович до вечера не выходил из своей комнаты. Было слышно, как он покашливал и шуршал бумагой.

К вечеру девчата собрались в общежитии. Машка попробовала затянуть блатную песню, но ее не поддержали.

— Что ж, девки, выходит — или на работу или опять в тюрьму?

— А ты думала — на курорт попала?

И опять наступила тишина.

Машка присела на кровать, подперла щеку ладонью и по-нищенски жалобно завыла:

— Ох, и весело мне здесь, девоньки, весело! Избытку, достатку невпроворот. Мне и песни поют, мне и водку льют. Руки белы охраняют, поработать не дают.

Потом встала и плюнула к ногам Нюрки:

— Все ты!..

Нюрка темнела от обиды. Она сидела, опустив голову, потом сказала глухо:

— Не тронь меня, Маша. Повешусь. Тяжело мне. — И показалась ей в ту минуту жизнь сломанной и ненужной.

Тумба укоризненно вздохнула:

— Смотрю я на вас, девки, и руки чешутся. Бить некому. В тюрьме-то не работали, что ль? Поработаем и здесь малость. Велико лихо!

— Значит, портки ребятам стирать, королевны?

— Почему портки? Мастерские есть. Все почище.

— В одно место всех-то не возьмут.

Утром по предложению дяди Сережи они кинули жребий.

Нюрке досталась слесарная.

Три дня работала она в слесарной и чувствовала себя так, словно носила в сердце невымещенное оскорбление.

На четвертый день Нюрка не вышла на работу. До полудня она провалялась в постели, потом, полураздетая, бродила между кроватями по тесной комнате общежития. От разогретого солнцем подоконника несло тонким запахом спиртового лака. Нюрка принюхивалась, глаза ее становились прозрачными.

Под вечер она оделась и, не оглянувшись на окна Богословского, ушла к станции. Часом позже в лесу, недалеко от крайних изб Костина, ее увидели Мысков и Когуля. Нюрка с розовым лицом и растрепанными волосами сидела на ошкуренном пеньке. Она окликнула их: