Болшевцы - Сборник Сборник

Карасиха давно знала, что в коммуне открылся свой кооператив. Еще зимой потешались мужики — вот-де, мол, будет дело: и председатель вор и лавочник вор — допустили кота до сала, укараулит — и горшочка не найдешь. Она не больно теперь верила этим разговорам. Хоть и правильно, что коммунские — воры, а не видно, чтоб воровали где-нибудь. Все собиралась сходить посмотреть новую лавку, да что попусту смотреть? Карасихе копейка трудно достается.

«А что, — решила старуха, — и вправду посмотреть?» Она Пошла прямо из мастерской в кооператив. Остановилась у порога. Верно, товару много — и мануфактура, и ботинки, и калоши. А народу — того больше. Коммунские девки, мужики и бабы из Костина, из Мытищ и других деревень. «Что-то как набежали — или дешево? Неужто одна я, старая дура, не знала До сих пор, где дешево покупать?..»

Карасиха настойчиво протолкалась к прилавку и долго приглядывалась к паре ботинок, стоящей на виду. Наконец робко приценилась — как, мол, дороги ли?..

— Пять пятьдесят.

Карасиха дрожащими руками развязала узелок, достала две салатного цвета трешницы, подала продавцу, получила ботинки, сдачу и выбежала из кооператива. Жалела, что не спросила — по чем ситец и нет ли стекла для лампы. Сколько же она переносила лишнего Савину за зиму… — прикинула Карасиха, и сердце у нее заныло от огорченья. Занятая своими мыслями, она не приметила шедшего навстречу Разоренова.

— Откуда? — спросил он.

— Из коммуны, батюшка. Обувку в починку носила, к празднику обнову купила и все за шесть рублей двадцать копеек.

— Может, краденое? — хмуро спросил Разоренов.

— Не ведаю, батюшка, не ведаю, ботинки без паспорта. Коммунский кооператив ботинки за пять рублей пятьдесят копеек продает по красной цене, а «Купить-продать» — двадцать для кумы запросил.

— Дура ты, — сказал Разоренов, — купила, обрадовалась… Да они у тебя через три дня развалятся…

Вчера Разоренов узнал наверняка про единственную свою дочку Настю: сошлась с коммунским. Он закричал на нее, затопал ногами. Но Настя, опустив глаза, твердо сказала:

— Люблю Горбатова и буду с ним жить, — хлопнула дверью перед носом отца и ушла.

«Прокляну! — думал Разоренов. — Родного отца, мать бросает. Прокляну!» И всюду — не только дома — не глядели бы ни на что глаза: жизнь пошла так, хуже не бывает. Несколько дней назад райземотдел зачислил за коммуной строительный участок со сносом костинских домов, и сельсовет согласился. Понадобится другой строительный участок, и тогда могут снести дом Разоренова.

Тусклые глаза его обратились к церкви, крест которой красновато блестел, отражая зарю. Неужели бог допустит, чтобы около церкви вырос четырехэтажный дом и песни коммунаров слились со святым звоном?

«Изничтожить, взорвать бы это проклятое гнездо!»

Разоренов готов был заплакать. В эту минуту он хорошо понимал, что пройдут годы, истлеют его кости, но ненавистная, враждебная ему жизнь будет течь своим чередом.

Коммуна окрепла. Не только Разоренов чувствовал это. Отходило время шуточек и улыбок, время откровенных злобных выпадов. А ведь прошло всего около трех лет.

— Сколько надо жить в коммуне, чтобы стать полноправным гражданином? — чуть ли не на каждом собрании спрашивали болшевцы руководителей.

— Дело не в том, сколько лет жить, а дело в том, как их прожить. Советским гражданином делается тот, кто ведет и чувствует себя именно как советский гражданин, — слышали они в ответ, попрежнему беспокоились и ждали.

И вот теперь стало все ясно.

— А в этом году у нас будет выпуск, — сказал Богословский на последнем собрании воспитанников. — Лучшие, те, кто проявил себя на производстве, овладели специальностью, порвали с прошлым и даже вошли в комсомол, — получат профбилет. А с некоторых снимется и судимость. Если… если коммунары в связи с приходом девушек окажутся на высоте.

— Если выпустят, тогда, что же, я смогу уехать и уйти куда хочу? — недоверчиво спрашивали ребята.

Все как-то не верилось им в предстоящий выпуск.

После прихода девушек была организована трикотажная мастерская. Пока в ней работали главным образом вольнонаемные. Коммуна переходила на производство предметов спорта — коньков, спортивной обуви и некоторых других предметов.

Сергей Петрович с беспокойством отмечал, что девчата первой партии не перестают приносить много хлопот. Особенно тревожила его Нюра Огнева. Нельзя уже было сомневаться, что между нею и Малышом налаживаются хорошие серьезные отношения. Уступая ее просьбам, Сергей Петрович отпускал ее вместе с Шигаревой несколько раз в Москву, к родственникам, как уверяла Огнева.

Каждый раз подруги возвращались из поездки радостные, с дорогими подарками. Коммуна завидовала. «Что это за родственники, которые делают такие подарки?»

Красивая внешность Нюрки, ее модные платья сокрушали сердца многих болшевцев, но все уже знали, что Малыш собирается на ней жениться. Предстоящая свадьба вызвала много толков и сплетен. Это ведь не то, что женитьба Гуляева на костинской девушке. Подсчитывали, со сколькими коммунскими парнями путалась Нюрка, предрекали ее замужеству страшную развязку: по возвращении из Соловков первый муж Нюрки несомненно отомстит Малышу… Но некоторые ожидали свадьбы с радостью. Эти обсуждали подробности совместной жизни Нюрки и Малыша, вплоть до жилища, обстановки и будущих детей. Малыш хотел сыграть свадьбу скорей, но Нюрка не торопилась. В мастерской их места были все также бок о бок, но работала Нюрка по-старому — плохо и мало. Случалось, что и хулиганила, ругала воспитателей, коммуну, тайком напивалась. Малыш хмурился, вечерами не выходил из клуба, играл на своем кларнете.

Тоска, покинувшая было Нюрку после признания Малыша, снова овладела ею. Однообразие ежедневного труда утомляло ее. Не покидала надежда, что все это временное, не настоящее, что придет час, когда Малыш скажет ей: «Побаловались, Нюрка, и хватит. Давай резанем вместе в Москву».

Малыш на работе каждый день перевыполнял норму и в минуты откровенности мечтательно рассказывал Нюрке о преимуществе скрипки над кларнетом. Может быть, он делал это на зло?

В Москве Нюрка и Маша заходили в магазин.

— Покажите нам креп-де-шиновое, — приказывала Маша.

— К вашим услугам, — присвистывая от усердия, отвечал частник.

На прилавок бесшумно ложились хвостастые легкие платья.

— Терракот… Хороший тон… последняя мода-с.

Маша наваливалась на прилавок, сравнивая тон платьев. Нюрка, прижимая чемодан к прилавку, незаметно открывала его.