Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после - Эдуард Лукоянов

Сцена пира в подвале завершает первую часть «Блуждающего времени», чтобы вторая началась с символического воскресения – естественно, тоже носящего сатанинский травестийный характер: «Клим Черепов вылез из канавы. Отряхнулся и пошел вперед. Было уже раннее утро»[414]. Так в романе, и без того страдающем от перенаселения, появляется еще один герой с говорящей фамилией – череп в данном случае скорее отсылает к символике Христа и бессмертия, чем служит для устрашения. Но не буду останавливаться на «череповской» линии, выводящей мамлеевский сюжетный сумбур на качественно новый уровень.

Если некоторые предлагают читать «Анну Каренину» как роман о Кити и Левине, то я предлагаю читать «Блуждающее время» как повесть о Шептуне и Трупе, а также о звуках, которые их сопровождают: шепоте и тишине соответственно. При таком прочтении подлинным апофеозом романа становится эпилог, в котором Мамлеев в своей способности леденить читательскую душу демонстрирует мастерство уровня «Шатунов»:

Наконец [метафизик] Егор добрался до квартиры Романа.

Робко постучал и первое, что увидел – лицо Шептуна. Оно было не только измято, но губы его медленно шептали, может быть, на этот раз он шептал себе некое внутреннее откровение…

<…>

– Вы пришли ко мне, – тихо сказал Шептун, – потому что хотите знать, где Никита именно сейчас проживает, чтобы выведать, дорогой мой, его тайну… – Егор замер.

– И что дальше? – внезапно спросил он.

– А дальше… Я могу дать вам адресок один. – Шептун вдруг опять перешел на шепот: – И найдете там Никиту-то своего.

<…>

– Откуда же вы все это знаете? И адресок, и вообще… – Шептун тут же ответил:

– А потому что шепот везде здесь. От шепота и знаю. Это, если хотите, Егор, целое царство шепота, с того света тоже шепчут. Только прислушиваться надо. Очень точно слышать надо. И вот со всех концов шепот-то ко мне и стекается, даже умерших, – перешел он внезапно на визг, но тоже шепотливый такой. – Вот отсюда я и знаю все. Из шепота! И адресок этот приготовил заранее.

В это время в дверь раздался резкий звонок.

Роман даже вскочил с постели, как будто это нарушало его нарциссическое оцепенение. Шептун пошел, открыл, и что же – на пороге стоял он, Боренька-хохотун. Егор тоже оцепенел, но уже от удивления.

<…>

Егор почувствовал сразу, интуитивно, всей обнаженной кожей своей: с Боренькой что-то произошло. Боренька хохотать-то перестал, но первопричина этого хохота так в нем и осталась. Первопричина была тайная, и суть ее была в том, что мир нелеп, и к тому же иллюзорен, и можно потому хохотать над ним. Так, примерно, объяснял Боренька. Итак, хохот пропал, а первопричина осталась. И потому Боренька выглядел мрачновато, ибо внутри-то все застыло, а хохот исчез[415].

Итак, Роман, прежде лежавший в подвальном гробу, переселился в квартиру, забрав с собой Шептуна, будто он его раб и собственность. Сделал он это с одной целью – чтобы Шептун продолжал шептать ему что-то неведомое, пока он трупом лежит в кровати. Ад, смерть, загробный мир выползли из темницы, переместившись в самый обыкновенный московский дом. Через это физическое перемещение мы узнаём, что вселенскому шепоту тесно в инфернальном логове, он уже проник в наш мир и разливается по нему.

Боренька-хохотун тем временем перестал хохотать над нелепостью мира – таков был его способ сопротивляться абсурдности бытия, в котором все зачем-то рождается и зачем-то умирает. Он тоже стал чем-то большим, чем труп. Труп – это просто мертвое тело, которое покинул дух. Хохотун и вчерашний полутруп – это сущности гораздо более темные, мучающиеся от того, что потеряли собственный труп, а нового не нашли, став живой оболочкой при отсутствии души.

При внимательном чтении процитированного выше фрагмента становится ясно, что метафизический ужас в данном случае выстраивается не столько на описании психологических перверсий героев, сколько на звуках, которые издают они и пространство вокруг них. Егор робко стучит в дверь, глухим этим звукам вторит тихий голос Шептуна, время от времени переходящего на шепот, чтобы затем издать «шепотливый» визг; звуковое полотно, сотканное из шепота, перестуков и тишины, разрывает звонок в дверь. Он обещает развить симфонию мертвецкой тишины спасительным хохотом. Однако этого не происходит: самый обыкновенный московский дом навеки погрузился в шепот, лишь обостряющий восприятие тишины, восприятие чего-то пострашнее, чем физическая смерть.

Именно в таких вещах сквозь кое-как нацепленную Мамлеевым маску заурядного беллетриста начинают проступать его подлинные черты, от которых читателя нет-нет да и охватит ужас перед бездной, в которую ему пришлось заглянуть – пусть и через узкую щелочку едва приоткрытой двери.

Любопытно, что именно «Блуждающее время», вопреки его полной антикинематографичности, перегруженности плутовскими сюжетными ходами и зубодробительными эзотерическими диалогами про веданту и НЛО, стало единственным на данный момент произведением Мамлеева, которое было перенесено на экран в качестве полнометражного фильма. В 2012 году роман экранизировал Олег Хайбуллин, поставивший «фильм-перформанс» под названием «Мечта олигарха». Его художественные качества, к сожалению, весьма скромны даже по меркам российского параллельного кино, однако этот фильм все же примечателен по меньшей мере двумя вещами.

Во-первых, в середине «Мечты олигарха» неожиданно появляется сам Юрий Витальевич, исполнивший камео «пророка». Он, сидя на стуле посреди чистого поля, читает метафизическую лекцию о времени, попутно заглядывая в апокалиптическое будущее, пока монтажер довольно забавно демонстрирует свои навыки работы с хромакеем.

Вторая захватившая меня деталь связана с появлением художника Германа Виноградова (1957–2022). В фильме Хайбуллина он играет роль человека с топором – своего рода собирательный образ, сшитый из разных мамлеевских монстров. Очевидно импровизируя, Виноградов пугает зрителя демоническими проповедями, хохотом и воплями на фоне Москва-Сити. Фигура его примечательна тем, что, несмотря на явную потустороннюю природу этого лысого бородатого субъекта, на безымянном пальце правой руки у него блестит обручальное кольцо. Наверняка это случайная мелочь, но все же она заставляет задуматься о том, что даже самая злобная демоническая нечисть порой посещает казенные учреждения вроде ЗАГСа.

* * *

В следующей прохладной старообрядческой квартире опустошать мой рассудок взялись сразу двое мамлеевских полуучеников: Юрий Бондарчук и Дмитрий Канаев. Бондарчук производит впечатление более суровое: длинная седая борода, тяжеловатые недоверчивые глаза, словно направленные вовнутрь; Канаев как будто его полная противоположность: открытое подстриженное лицо, все тот же мягкий голос, удививший меня по телефону, взгляд с любопытцей.

У моих ног вьется успокоительный кот с большой головой, Канаев наливает кальвадос, разбавленный вермутом, глухо стучат напольные часы – впрочем, в существовании последних я не уверен.