Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София

Руки у нее были грубые. С тонкими, длинными пальцами и узкими ладонями, но с несходящими красными пятнами и шелушащейся кожей.

«У Риши никогда не будет таких рук», — с неожиданной для себя злостью подумал Вик.

— Ну? — коротко бросила женщина, видимо уставшая смотреть на растерявшегося гостя. — Будешь заходить?

Вик коротко кивнул и зашел в дом.

— Я хотел поговорить о Рише…

— А ее еще не выписали, — со странным злорадством сообщила она. — И Славу.

Вик поморщился от резанувшей слух грубости.

— Иди давай на кухню, чего стоишь. В белой рубашке, надо же, — с тем же странным выражением протянула Галина. — Жениться пришел? Так меня тоже мог бы спросить.

— Нет, что вы, я… сейчас по другому поводу.

— Сейчас, вот как. По какому же?

Галина стояла к нему спиной и наливала чай из большого фарфорового чайника.

— Я хотел спросить, что случилось после спектакля…

Вик сел на край стула. Он чувствовал себя неожиданно глупо.

— Иру привела подруга, с ними была ваша библиотекарь, — тускло ответила Галина. — Рассказали какую-то глупую историю про то, что Иру напоил мальчик из города. Я видела мальчиков из города, — усмехнулась она. — Ира вообще на ногах не стояла. Я так Славе и сказала — мальчик должен был ее привязать к стулу и с полчаса водку в нее заливать. Слава, конечно, злился… отправила ее спать, сказал «завтра поговорим».

Она поставила перед ним большую кружку чая, черного, с резким запахом бергамота. Села на соседний стул и закрыла глаза, будто посчитав, что ответила на все вопросы.

— А потом?

— Мы поругались, — спокойно ответила она. — Немного. Я сказала, что не нужно устраивать сцен, и что это всего лишь спектакль и всего лишь алкоголь. Слава… нервничал. Он за нее переживает. Ира, видимо, не спала. Подслушала разговор, и ничего умнее, чем броситься из дома, ей в пустую голову не пришло. Я только услышала, как дверь хлопнула. Слава побежал за ней, но не успел поймать — сердце прихватило. Я, конечно, осталась с ним и вызвала врача.

Ситуация могла бы быть комичной, но Вику было не смешно. Он слишком хорошо помнил, как сидел на заваленном хламом заднем сидении машины Мари, обнимая Ришу и поминутно проверяя, дышит она еще или нет.

— Вы приходили к Мари. — Вик решил сменить тему.

В этом конфликте Галина была явно не на стороне дочери.

— Приходила. Ира все равно уедет. Все равно будет поступать… пусть лучше эта женщина ей поможет.

— Мы об одной женщине говорим?! — не выдержал Виктор, но тут же осекся. Если Галина спросит, что с Мари не так — ему будет нечего ответить.

Но она неожиданно понимающе улыбнулась и кивнула:

— Об одной. Не считай себя умнее взрослых. Как ты думаешь, почему мой муж не хочет, чтобы Ира связывалась с искусством?

— Потому что он… опасается…

Вик давно не чувствовал себя таким растерянным. Он не мог сказать, что он женщины исходила угроза. Нет, она была совершенно спокойна и не вызывала никакого страха. Но она словно довлела над ним. Что-то в ней было свинцово-тяжелое, отталкивающее.

«Может, потому она так редко говорит?» — предположил более устойчивый Мартин.

— Чего?

— Что она попадет в беду, — уклончиво ответил он.

— В какую?

«Чего она хочет, Мартин? Чтобы я сказал ей, что ее дочь всю жизнь страдает из-за слухов про ее работу?»

«Я тоже не понимаю. Хочешь я?..»

«Нет. Я сам».

— В любую. Насколько мне известно, он очень любит дочь и очень переживает за ее судьбу, поэтому…

— Она не его дочь, — бесцветно отозвалась Галина.

— Что?..

— Я сказала, она не его дочь. Только Денис — его сын. Ира и Женя… мои.

Вик медленно поставил чашку на стол. Ему вдруг показалось, что Галина сейчас раскинет руки и поклонится публике.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он смотрел на нее и не узнавал. Когда он вообще смотрел в ее глаза? За девять лет дружбы с ее дочерью, сколько раз он встречался взглядом с этой женщиной?

У нее были голубые глаза. Голубые, как небо. Голубые, как глаза Риши.

— Все об этом знают. Вся деревня об этом знает.

— Я никогда не слушал сплетен!

— А зря, — усмехнулась она. — Эта чокнутая, Пася, с которой ты возишься, ничего не рассказывала обо мне?

— Нет. Она всегда была добра ко мне… и к вашей дочери.

— Что ты знаешь о добре. Что ты знаешь обо всех этих людях? Ты хоть раз задумывался, в каком мире живешь?

«В неправильном», — чуть не ответил Вик.

— Я прекрасно знаю знаю в каком мире я…

— Ты ничего не знаешь, ясно? Зачем ты пришел? Убеждать меня или моего мужа, что лучше нас знаешь, что нужно Ире?…

Вик чувствовал, как его мысли начинают разбегаться и путаться. Галина не приближалась к нему, она стояла рядом с плитой и смотрела на него сверху вниз. Губы ее были искажены кривой, злорадной усмешкой.

А глаза оставались теми же — холодными, пустыми и голубыми, как небо.

— А вот зря, мальчик. Зря. Ты что, всю жизнь слушал, что про меня говорят, и все это время считал, что у всей деревни коллективные галлюцинации или приступы ложной памяти? Ты всегда казался мне умным.

— Послушайте! Мне все равно, чем вы там когда занимались, я больше того вам скажу — какие бы ни были причины, мне очень жаль, я просто хочу, чтоб Риша была…

— Знаешь, с кем мне приходилось работать? У меня был один… клиент. Чокнутый садист. Но очень, очень трусливый. Он часами мне рассказывал, как ему хочется пытать женщин. Начальницу. Учительницу сына. Продавщицу. Кассира в банке. Не насиловать, не избивать — пытать. От меня требовалось сидеть и плакать от страха, пока он говорил. Я ему больше всех нравилась, потому что сильнее всего его боялась.

Вик закрыл глаза. Мартин сидел в проеме и со скучающим видом катал по колену оторванную пуговицу.

— Всех своих детей, кроме Дениса, я сдавала в приюты. Подписывала бумаги на отказ и оставляла. Одна дамочка из опеки с такой ненавистью на меня смотрела. Молоденькая такая, красивая. Холеная… сука. Верещала, что таких как я надо стерилизовать. Что я вообще не должна жить на этом свете.

— Вы ведь давно здесь живете, — заметил Вик.

— Я живу здесь пятнадцать лет. Слава — лучшее, что было в моей жизни, но я поняла это поздно. Он заставил меня, слышишь, заставил, забрать всех детей.

Вик уже почти не слышал, что говорила ему Галина. Он пытался не рассмеяться.

Он верил тому, что говорила Галина, и вместе с тем не мог поверить — это было похоже на абсурдный спектакль, вроде того, на который их водила Мари.

«Мартин, спаси меня, она же не поймет, если я начну смеяться!»

«А если я начну — она поймет?»

Мартин поднял на Галину потемневшие глаза.

— Что было потом?

— Мы всех забрали. Я не хотела их видеть. Я никого из них не любила.

— Зачем же было рожать?

— Потому что нельзя убивать то, что дается свыше.

— Вы не похожи на человека, близкого к Богу. Вам хватало цинизма бросать детей, но не хватало его на аборт?

— Что ты знаешь о Боге. И что ты можешь знать о ценности жизни. Я им шанс давала, всем.

Мартин слушал спокойно. Обычное хладнокровие ему не изменяло, но если то, что рассказывала эта женщина было правдой — а он был готов поверить в это, наслушавшись за годы самых абсурдных и трагических историй — тогда Мартин не видел смысла с ней разговаривать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Потому что то, что Ришина мать была сумасшедшей, явно не было достаточной причиной, чтобы лишать девочку ее мечты. А вот Вик, отойдя в сторону и быстро минув первое отрицание, кажется, был готов поверить. От молодости, неопытности и от того, что ее слова ударили по болезненно натянутой струне.