Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

этом осквернены культом военной маскулинности и имперской доблести. Они считались слабыми, эмоциональными и зачастую непатриотичными, как Жюли в первых актах пьесы Розоя “Decius français”[347]. Француженки и иностранки, описываемые в наполеоновских песнях, напоминали актрис, развлекавших армию Морица Саксонского: они становились объектом внимания военных, нравилось им это или нет. Хьюз объясняет, что многие из этих песен намекали на изнасилование, и на практике законы в отношении изнасилования, зафиксированные в Военном кодексе 1803 года, не всегда соблюдались. Солдаты-насильники подлежали аресту, военному трибуналу и наказанию в зависимости от степени тяжести изнасилования (участие сообщника, применение «чрезмерной силы» или убийство жертвы) и личности жертвы (была ли она «ребенком», то есть девушкой в возрасте до 14 лет). Имена обвиненных в изнасиловании и судебный приговор требовалось объявить в приказах по войскам, но исторических свидетельств таких объявлений очень мало, что говорит о неофициальном снисхождении к изнасилованию, если оно не включало убийство, чрезмерную жестокость, наличие несовершеннолетней жертвы или общественные беспорядки [Hughes 2012: 128]. В этом смысле и во многих других ситуациях добропорядочность «имперской доблести» была очень сомнительной.

Следуя по стопам революционных армий, Наполеон попросту игнорировал правила поведения, ставшие стандартной практикой в XVIII веке, особенно в отношении мародерства и разорения; он принял «философию беспощадности»[348]. Несмотря на официальную политику запрета мародерства, Наполеон его поддерживал и поощрял. Он говорил своему брату Жозефу Бонапарту (1768–1844), которого назначил королем Неаполя: «Безопасность твоего государства зависит от того, как ты ведешь себя в завоеванной провинции. Сожги дюжину мест, которые не хотят подчиняться. Конечно, сперва ограбь их: моим солдатам не разрешено уходить с пустыми руками».

Наполеон также напрямую заявил об этом своим солдатам в знаменитой и часто цитируемой речи к Агтёе d’ltalie, которую Пэдди Гриффит назвал «одним из самых дерзких и неприкрытых призывов к мародерству за всю историю военных действий»:

Солдаты! Вы раздеты и голодны. Правительство многим обязано вам, но не может ничего дать. Терпение и храбрость, которые вы проявляете в этих голых скалах, достойны восхищения; но они не принесут вам славы и не придадут блеска. Я хочу привести вас на самую плодородную равнину в мире. Богатые провинции и великие города падут ниц перед вашей силой: там вы найдете честь, славу и богатство. Солдаты Италии, разве вы не сможете проявить храбрость и упорство?[349]

Эта речь была пересказана в «Мемориале Святой Елены» примерно 25 лет спустя, и остаются сомнения в том, действительно ли Наполеон так обратился к солдатам в 1796 году Однако мотивы этих заявлений и гордый (хотя и несовершенный) пересказ Наполеона своему мемуаристу де Лас-Казу делает их важной иллюстрацией его прошлых идей и практик. «Поддавшись соблазну мародерства, – утверждает Туба Айнал, – французская армия пожертвовала своей военной безопасностью, моральной твердостью и революционной доблестью» [Inal 2013: 49]. Более того, это варварское нарушение «стало международным стандартом мародерства… [способствовав] заметной деградации в профессионализме ведения войны и ценности жизни» [Griffith 1998: 42]. Остальные европейские армии, в частности русские и прусские на французской земле, действительно последовали этому примеру. Проявилась динамика тотальной войны, как говорит Дж. Джонсон, поскольку «Наполеон максимально использовал силы нации в своем распоряжении для продолжения войны “без минуты промедления до тех пор, пока враг не будет повержен”» [Johnson 2005: 62–63]. Айнал метко заключает, что

…это напоминало «регресс» в мире «прогресса», начиная с XVIII века, когда стали очень популярными идеи о прогрессе европейской цивилизации, но также закрепились практические правила ведения войны, и заканчивая Революционными войнами, когда вернулась человеческая жестокость наряду с этой разновидностью неуверенности [Inal 2013: 50].

Потребность ограничить такие нарушения и насилие международным законодательством стала темой международных конференций, например Венского конгресса (сентябрь 1814 – июнь 1815 года) и Гаагских конференций 1899 и 1907 годов. Ученый-правовед Джон Уэстлейк (1828–1913) писал, что после Наполеоновских войн произошел возврат к ценностям Военного просвещения. «Заметное развитие чувства жалости», «интерес к гуманности» и «признание человеческого братства» проявлялись и влияли на политику и структуры армии и международного законодательства на протяжении XIX, XX и XXI веков [Westlake 1914: 279]. Однако чудовищные нарушения гуманизма не исчезли, и вечный мир остался далекой мечтой.

Эпилог

Современное наследие

Бескорыстный закон или реформаторское движение должны брать начало в признании некоторого зла, которое усугубляет человеческие страдания или уменьшает всеобщее счастье.

Клара Бартон (1821–1912), основательница Американского Красного Креста

Французское Военное просвещение умерло с Генрихом Жомини (1779–1869); по крайней мере, таков основной нарратив в истории военной мысли. Жомини и Наполеон были последними сторонниками универсальных, имеющих рациональное основание принципов войны. Это мировоззрение затмили немецкие, и в особенности клаузевицевская, доктрины, находившиеся под влиянием таких интеллектуальных движений на рубеже веков, как романтизм и историзм. Предполагаемую предсказуемость войны, связанную с французским неоклассическим и просвещенным esprit de systeme, вытеснила убежденность в наличии непредвиденных обстоятельств и влияния человеческих факторов на ведение войны: мотивации и морального духа солдата, эмоций на поле боя, патриотических чувств. Технологическое развитие вооружения, например изобретение паровой пушки Перкинса и ракеты Конгрива, усовершенствование мушкетов, происходило параллельно с переходом от тактического мышления XVIII века к оперативному. Развитие военной мысли, доктрины и практик положили конец Военному просвещению во Франции.

Однако, как и многие нарративы разрыва, этот был придуман преемниками Военного просвещения, которые надеялись отделить себя от предыдущих поколений. Писатели Контрпросвещения и «немецкого движения» кажутся оппозиционными по сравнению с писателями французского Военного просвещения, только если считать последних ограниченными упором на «чистой логике» и универсальных принципах. Темы, рассмотренные в этой книге, выявляют гораздо более комплексную перспективу, которая подрывает традиционный нарратив. Воинская социальность и коллективная идентичность; права человека и международное гуманитарное право; военная медицина (физическая, психологическая) и человеческие эмоции на войне; патриотизм, гражданственность, демократизация героизма – эти темы Военного просвещения стали прототипами современных законов, практик и идеологий войны. Они формируют главные парадигмы унаследованных знаний о военном опыте, с которым будущие militaries philosophes, политические лидеры и активисты взаимодействовали с конца XVIII века до настоящего времени в трансисторическом военном просвещении.

Даже труды самых прославленных мыслителей Контрпросвещения и «немецкого движения» показывают нарратив преемственности, несмотря на меняющийся национальный контекст[350]. В своей работе «Размышления об искусстве войны, ее прогрессе, противоречиях и достоверности», первый том которой был опубликован в 1796 году, писатель Контрпросвещения Георг Генрих фон Беренхорст (1733–1814) утверждал, что для понимания войны нельзя полагаться на непреложные законы. Множество непредсказуемых и неконтролируемых случайностей, связанных с эмоциями человека, волей и «духом», оставались доминирующей