Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

воинственная. Французов определяла их доблесть и жажда войны, чести и славы; таким образом, имперский импульс можно было оправдать естественным образом. «Лоскутный» патриотизм Наполеона, в котором он «совместил революционную доблесть с традиционными воинскими ценностями чести и славы», укрепил «новый синтез, который наилучшим образом можно описать как имперскую доблесть», как утверждает Хьюз [Ibid.: 106]. Имперская доблесть проявилась как неотъемлемое качество французов и сформировала основу националистической программы милитаризма. Ранние этапы программы уже действовали в период Революции; Наполеон многосторонними усилиями значительно расширил эту основу.

Во-первых, военная служба стала средством прикладной социологии, посредством которой граждане могли стать солдатами, принявшими имперскую доблесть. Великие войны Наполеона дали солдатам массу возможностей стать механизмом культурной и политической индоктринации французской молодежи. Во-вторых, созданный Наполеоном в 1802 году рыцарский орден Legion d’honneur (Почетный легион) и постепенное восстановление дворянских титулов в период между 1804 и 1808 годами закрепили институты, которые наделяли властью и признанием преданных военнослужащих. Из возведенных во дворянство 67,9 % были солдатами, став главной социальной группой имперской элиты. Анри де Каррион-Низас (1767–1841), один из одноклассников Наполеона в Бриеннской школе, а также бывший член Трибуната, выступал с зажигательными речами в поддержку создания Legion d’honneur для милитаризации страны.

Позвольте нам наблюдать и заботливо оберегать это отношение воина, этот дух военной чести, в котором кроется наша главная сила. <…> Несомненно, все искусства выразительны и прекрасны; но искусство чести и победы – настоящее [искусство] французов. Так сделала природа, даже Промысел[340].

По мнению Пьер-Луи Рёдерера, наполеоновское «управление общественным духом», новое дворянство и легионеры также должны были стать посредниками, «через которых проявления власти можно аккуратно и добросовестно доносить до общественного мнения и через которые мнение может достичь [главной] силы»[341]. Члены этих институтов были средствами милитаризма и каналами информации, идущей обратно к императору.

В-третьих, через фестивали, памятники, воззвания и публикации Наполеон воспевал военный культ героизма, который прославлял le bon soldat, хорошего солдата. Le bon soldat, как и просвещенный идеальный герой, не только совершал славные подвиги безрассудства, но и проявлял патриотизм через свое желание умереть за Францию и добрые поступки по отношению к своим соотечественникам. Теофиль Мало Корре де Латур д’Овернь (1743–1800) был таким героем. Ветеран Королевской армии и обладатель ордена Святого Людовика, в период Революции он стал лидером «Инфернальной колонны» гренадеров. Латур д’Овернь был так предан революционному делу и бескорыстной патриотической службе, что отказался от всех продвижений и возвел всю дивизию в звание капитана. Проведя в британской тюрьме два года, в 1795 году он вышел в отставку, потому что потерял в плену зубы. Однако в 1799 году Латур д’Овернь снова поступил на службу по удивительной причине: он заменил недавно призванного сына близкого друга, который оказался бы в нищете, если бы сын ушел на войну. Боевые, патриотические и моральные качества le bon soldat, связанные с императором и erogrognards (солдатами наполеоновской армии), восхвалялись повсеместно. Фестивали вроде праздника в честь Тильзитского мира (1807) продвигали идеал героизма и имперской доблести, а также идеал общественной благодарности за службу. Таким образом, культура милитаризма не только пропагандировала военные ценности среди населения, но в то же время навязывала военнослужащим наполеоновское героическое самовосприятие.

Имперская доблесть наполеоновских солдат перекликалась с идеями героизма Старого порядка, но была иной. Наполеоновский героизм отличался повышенным гендерным и сексуализированным компонентом. Его можно было проследить не только в щедрости француза по отношению к согражданам и ненасытной воинственности, но и в его сексуальном аппетите. Пропагандистская машина Наполеона сформировала видение французского героизма на основе старой связи между жаждой войны и похотью. Если революционная солдатская маскулинность была спартанской и стоической, то ее наполеоновский аналог был соблазнительным и похотливым, похожим на военную идентичность, созданную Морицем Саксонским. Наполеоновская боевая маскулинность также внедрялась посредством методов, похожих на те, что использовал Мориц. Песни и другие информационные средства, распространяемые в военных подразделениях, не только продвигали этот боевой идеал, но и объединяли мужчин в сообщество, которое воспевало общее самосознание, славу, честь и маскулинность. Анализ Хьюза, посвященный наполеоновским песням, показывает общие тропы в военных песнях и пьесах XVIII века, например в произведениях Фавара. Французский солдат был завоевателем, чье мастерство подтверждалось на поле боя и в постели. Француженки и иностранки не могли устоять перед мужским и моральным очарованием французского солдата. Такой сексуальный героизм использовался в качестве средства мотивации, как и в армии Морица Саксонского. Эти песни действовали как водевиль Фавара, который провокационно спела актриса накануне сражения при Року. Они мотивировали солдат и офицеров бороться за французскую славу и побеждать, чтобы возвращаться njouir des fruits de la victoire (при этом слово jouir одновременно означает «наслаждаться» и «испытать оргазм»).

Если боевая маскулинность строилась на неравенстве сил и общем неуважении тел и личностей женщин, то просвещенные sensibilité и humanité объединялись с революционными fraternité и égalité, чтобы укрепить отношения между солдатами. Наполеон считал эти связующие силы источником моральной доблести и боевой идентичности, а также стратегиями выживания на основе sensibilité и sociabilité для мужчин, которые столкнулись с тяготами походов, боев и военной жизни. После открытий и проектов реформ XVIII века режим Наполеона узаконил представление, согласно которому, цитируя Мартина, «служить своей стране означало жить и умереть, заботясь о других» [Martin В. 2011: 2]. Наполеоновское дружелюбие, при котором «общие страдания и успех в бою зависели от большого доверия и близости между солдатами Grande Armée», было преемником Военного просвещения [Ibid.: 6]. Глубокая эмоциональная привязанность и проявление заботы ради укрепления благополучия своих сослуживцев поддерживались и постоянно проявлялись самим Наполеоном в отношениях с маршалом Жаном Ланном (1769–1809), генералом Жераром Кристофом Дюроком (1772–1813) и генералом Жан-Андошем Жюно (1771–1813). По мнению Мартина, «военный союз взаимного восхищения и привязанности» и проявление заботы, которое предполагал этот союз, стали моделями военной дружбы для всей армии [Ibid.: 44]. Их пример утвердил три новые модели близости: горизонтальной между людьми равного ранга, вертикальной, нисходящей от вышестоящего офицера к его подчиненным, и вертикальной, восходящей от солдат и младших офицеров к их командирам [Ibid.: 49].

Историки зафиксировали заметные попытки Наполеона сформировать близкие отношения и чувство товарищества – реального или воображаемого – между ним и его людьми, особенно солдатами. Чтобы стать эффективным источником мотивации, эту привязанность и близость требовалось доказывать действием, что Наполеон делал регулярно. Он показывал свою веру в равенство и уважение к солдатам, не ставя себя выше них. Он шутил со своими groguards, обращался к ним по имени и позволял обращаться к себе неформально. Он носил простую военную форму