Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

вступить в воображаемое сообщество нации и представлять его и каково место военной службы в идеальной французской гражданственности?

Sensibilite и гуманность, как и другие темы Военного просвещения, были стимулами для перемен в сферах армии и международного права. В своей работе «Международная благотворительность на поле боя», опубликованной в 1864 году, Анри Дюнан (1828–1910) напрямую связал создание Красного Креста и Женевских конвенций с культурами чувствительности и гуманности, а также с картелями, заключенными между генералами XVIII века в сражениях, например Деттингенском. Преамбулы ко II (1899) и IV (1907) Гаагским конвенциям, целью которых было систематизировать новые правила в отношении международного гуманитарного права, ссылались на универсальные «законы гуманности», которые теперь называются оговоркой Мартенса. Очевидно, что эта оговорка берет начало в Военном просвещении, так как она утвердила человеческие ценности и совесть как базовый стандарт для людей и государств:

Впредь до того времени, когда представится возможность издать более полный свод законов войны, Высокие Договаривающиеся Стороны считают верным засвидетельствовать, что в случаях, не предусмотренных принятыми ими постановлениями, население и воюющие остаются под охраною и властью принципов международного права, поскольку они вытекают из установившихся между образованными народами обычаев, из законов человечности и требований общественного сознания.

Конвенция в отношении законов сухопутной войны

(II Гаагская конвенция),

29 июля 1899 года

Впредь до того времени, когда представится возможность издать более полный свод законов войны, Высокие Договаривающиеся Стороны считают уместным засвидетельствовать, что в случаях, не предусмотренных принятыми ими постановлениями, население и воюющие остаются под охраною и действием начал международного права, поскольку они вытекают из установившихся между образованными народами обычаев, из законов человечности и требований общественного сознания.

Конвенция о законах и обычаях сухопутной войны

(IV Гаагская конвенция),

18 октября 1907 года

Согласно этим конвенциям, полагалось щадить мирных жителей и не подвергать военнопленных плохому отношению. Красному Кресту было позволено действовать в качестве нейтральной гуманитарной организации. Акцент на человечности на войне стал основой для определения категорий военных преступлений, особенно преступлений против человечества, первое обвинение в котором было изложено в совместном заявлении Союзных держав против Турции в 1915 году в отношении армянского геноцида. Однако лишь во время Нюрнбергского процесса после Второй мировой войны эти преступления против человечества были определены как

…убийство, истребление, порабощение, ссылка и другие жестокости, совершенные в отношении гражданского населения до или во время войны, или преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам в целях осуществления или в связи с любым преступлением, подлежащим юрисдикции Трибунала, независимо от того, являлись ли эти действия нарушением внутреннего права страны, где они были совершены, или нет.

Джентльменские соглашения и моральные принципы Военного просвещения оказались первым поколением в этой генеалогии.

Humanité и sensibilité также определили развитие военной психологии. Врачи диагностировали ностальгию у колониальных бойцов в XIX веке, военный невроз у солдат Первой мировой войны и посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) у солдат нашего времени [Dodman 2011Ь]. Также по примеру Военного просвещения солдат перестали считать легко заменяемыми пешками в военной игре масс. В них стали видеть отдельных личностей и граждан, чьи жизни и боевой опыт приобрели значение. Эрве Древийон показывает несколько примеров такого разворота к индивидуальному подходу, в том числе развитие военной медицины и хирургии и рост внимания к определению числа погибших и пострадавших[358]. Он также указывает на дебаты середины и конца XIX века в отношении необходимых и ненужных войн и роль, которую технологии и тактики сыграли в определении солдат как фигур в безымянной массе или личностей, жизнь которых официально должна представлять интерес [Drevilion 2013: 228–233]. Указ от 28 мая 1895 года – печально известная доктрина offensive a outrance, или «наступление до предела», – обострила эти вопросы. Эта тактика наступления объяснялась тем, что жестокая и решительная атака была единственным способом противостоять новой реальности боя, в которой солдаты больше не видели, откуда ведется стрельба[359]. Последствия этого убеждения, которое перешло по прямой линии от Наполеона к Клаузевицу и offensive d outrance и которое наивно преподносилось как победа гуманности над технологиями, вскоре дали о себе знать, когда Франция подсчитала чудовищное количество пострадавших и погибших в Первой мировой войне.

Гуманность на войне с начала XXI века подвергалась критике. Ноам Хомский осудил так называемый «новый военный гуманизм», при котором человечность стала оправданием для решения США и НАТО ввести войска в Косово в 1999 году. По мнению Хомского, обличье «гуманизма» скрыло настоящую экономическую и политическую цель: подтвердить экономическую и военную гегемонию западных демократических сверхдержав. Хомский утверждает, что параюридический статус гуманитарных картелей и конвенций XVIII века создал прецедент для нового военного гуманизма конца XX века, с моральным императивом вместо международного права. Осуждение Хомским гуманитарного интервенционизма ошибочно в том, что, как признал Международный суд ООН, в Косово действительно были совершены преступления против человечества и нарушены военные законы, что делало вмешательство США и НАТО законным. Однако отношение Хомского к опасностям риторики гуманизма по отношению к верховенству закона поднимает очевидные проблемы, которые по-прежнему сопутствуют международным законам войны. Анализируя юридическую концепцию hostis humanigeneris («враг рода человеческого»), Дэн Эдельстайн показывает, что она заложила основу для «тоталитарного правосудия», как подтверждают террор Французской революции и позднее советский и нацистский режимы. Эта форма правосудия предполагала «сосуществование двух параллельных систем правосудия», одной для обычных преступлений, другой для «бесчеловечных» лиц, групп и преступлений, которые считались hors-loi («вне закона») [Edelstein 2009: 269][360]. Быть врагом человечества означало быть вне закона, что позволяло тоталитарным режимам лишать людей и группы защиты, которую предоставляют законные или естественные права.

Войны с терроризмом в эпоху после 9/11 прибавили сложностей и рисков разделения людей на категории в целях применения международных законов войны. Применительно к Женевским конвенциям террористы находятся в промежуточной зоне, поскольку могут расцениваться как «незаконные комбатанты». Это лишает их при задержании формального статуса военнопленного. Таким образом, заключенные террористы не подлежат действию третьей конвенции, касающейся надлежащего обращения с военнопленными. Это послужило поводом для неприемлемых методов допроса и обращения, даже пыток. Последовали грубейшие нарушения человеческих прав, финансируемые правительством, например использование практики имитации утопления в Вооруженных силах США и Центральном разведывательном управлении (в отличие от правительства США, ООН отнесло эту практику к пыткам) и многочисленные нарушения прав арестантов в иракской тюрьме Абу-Грейб, включая убийства, пытки и сексуальное насилие. Более того, военные тактики в конфликтах по всему миру – Сирии, Йемене, Ираке, Афганистане, Мали, Кот д’Ивуаре – включали в себя многочисленные