Персона - Максим Жирардо

Может, я его себе придумала? Этого я сказать не могла.

Джульетта выказывала интеллектуальные способности выше средних. Пока я лазила по деревьям, пряталась в лесной чаще и охотилась на грызунов, она научилась читать, писать и считать. Мне запомнилась улыбка сестры, которая никогда ее не покидала. Она смотрела на мир с удивительным идеализмом и заразительной радостью, озарявшей всех, кто был рядом, и согревавшей им сердца. У нее была удивительная способность стирать из памяти любые, даже самые суровые жизненные испытания.

Мою память Том вскрыл утром 15 июля 1997 года, тогда же ко мне вернулось и первое воспоминание. У меня немного болел живот, из-за всех этих пирожных и фруктовых соков, которые мы дегустировали накануне во время праздника. Вместе с деревенским плотником биологический отец смастерил мне лук, самый что ни на есть настоящий, подогнанный под мой рост. Я испытала в душе такую радость, которую, думаю, больше не чувствовала никогда. Я по глазам видела, что мама эту затею не одобряла. Ей не хотелось, чтобы шестилетнему ребенку дарили оружие. Что же касается биологического отца, то он знал, как я о нем мечтала и, несмотря на нежный возраст, вполне могла нести за это ответственность. Помню, что в тот вечер я уснула, положив его рядом на постель. Как же много он значил для ребенка, которым я тогда была. Колчан с дюжиной стрел, сделанных из того же дерева, был засунут мной под кровать.

Они заявились, когда мы накрывали в центре деревни банкетные столы. Джульетта в белоснежном платье носилась между ними со своей лучезарной улыбкой. Стараясь убить из лука крысу, я вдруг услышала, что меня, завопив, позвала мама. Она схватила Джульетту за руку и с такой силой потащила в дом, что я, услышав ее пронзительный крик, замерла на месте, так и не доведя до конца охоту на грызунов, а потом побежала к ним. Вокруг меня все с криками разбегались в разные стороны, стараясь укрыться от опасности, которую я пока не замечала. На ведущей к школе улице показалось несколько грузовиков.

Вслед за мамой и сестрой я вбежала в наш домишко, примыкавший к классу. Обнимая одной рукой Джульетту, она другой схватила меня и повела нас на кухню. Толкотня и крики на улице нарастали с каждой секундой, вскоре по ушам ударили автоматные очереди. Мама оттолкнула стоявший посреди кухни обеденный стол, быстро откинула ковер, и я увидела лаз. Чтобы открыть его, надо было потянуть за большое железное кольцо. Он вел в небольшой погребок, в котором хранились немногочисленные ценности и съестные припасы. Там еще оставалось достаточно места, чтобы в него могли скользнуть и мы.

Мама велела нам спрятаться, приказав ни под каким предлогом не вылезать и ни слова не говорить, что бы ни случилось, что бы мы ни услышали. Мне запомнился ее взгляд – преисполненный силы и ужаса. Крики снаружи теперь перемежались единственно залпами ружейной пальбы. У нее не было времени повторять дважды.

Перед тем как закрыть лаз, она посмотрела на меня и сказала: «Камилла, ответственность за сестру я возлагаю на тебя, защищай ее. Ни под каким предлогом отсюда не вылезайте. Ни под каким». Она закрыла люк, и на нас обрушился мрак. Мы услышали приглушенный звук ковра, который она положила на него обратно, не забыв вернуть на место стол. А перед тем как уйти, в последний раз сказала: «Я люблю вас, девочки мои». Больше я от нее в жизни не услышала ни слова.

Сегодня я пишу эти строки и смотрю, как она сидит в кресле и ждет смерти. Ее здесь больше нет. Борьба отняла у нее все, что можно, и разум решил ее покинуть. Том был прав: когда я оставляю на бумаге слова, мне это и правда идет на пользу. Перед тем как я воспользовалась тобой, как следовало, мой преданный друг, прошло двадцать лет, и теперь у меня нет сил остановиться. Через тебя я разговариваю с мамой.

Я нашла тебя в том погребе под кухней. Ты относился к ценным вещам – небольшой блокнот в кожаном переплете, в котором мама набросала несколько рисунков и записала пару стихотворений вкупе с политическими лозунгами. В нем оставалось еще много чистых страниц.

Джульетта без конца плакала. Мне приходилось постоянно ее уговаривать, внушая, что мы должны сидеть тихо и ничем себя не выдавать. Концепции охоты – смертельной игры между хищником и жертвой – она не понимала. Мы выступали в роли жертв невидимого хищника. Чтобы выжить, нам надо было стать им. До нас по-прежнему доносилось все, что происходило снаружи. Криков было меньше, но они становились пронзительнее и сильнее. Выстрелы звучали хоть и реже, зато ближе к нам. Еще я слышала двигатели грузовиков и голоса незнакомых мне мужчин. Не знала, что привело к этой панике, но понимала – мне поручили миссию защитить сестру.

В этой норе мы прождали несколько часов, может, даже дней. Наш дом неоднократно обыскивали. Когда мы слышали, как над головами шлепали по деревянным доскам шаги, как переворачивали стол, как рассыпали по полу содержимое шкафчиков, я каждый раз зажимала Джульетте руками рот.

Кроме того, мы улавливали обрывки разговоров. Какой-то мужчина задавал вопросы о «герильерос», затем воздух прорезали страшные крики. В наших жилах стыла кровь, мы скрючивались и тесно прижимались друг к дружке. Я не понимала, что такое «герильерос», и крики объяснить тоже не могла. Мы ждали. Ждали, сами не зная чего, но у меня была миссия. Потом я услышала, как вслед за другими закричала мама. Таким же криком, что и остальные, – пронзительным, жутким, не поддающимся контролю. От каждого из них мое тело пробивал разряд, как в те мгновения, когда Джульета со скрипом писала мелом на доске в классе моего биологического отца. Чтобы отчетливее расслышать вопросы мужчины, я напрягла слух.

– Где девочка-златовласка?

Он говорил о нас. Мне было страшно, меня обуял ужас, но воля оказалась сильнее. Я поняла, что он искал нас. Зачем? Этого я не знала, и никакой возможности выяснить, что он имел в виду, у меня не было. Мама вопила все тише и тише, вскоре ее пронзительные крики сменились хрипом. Я практически ее больше не узнавала. Вспомнила ее слова – «Ни под каким предлогом отсюда не вылезайте. Ни под каким» – и постаралась больше ничего не слышать. Все время, пока она заходилась криком, пока до неузнаваемости менялся ее голос, я снова и снова повторяла эти