Пост-оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции - Аркадий Юрьевич Недель

совершить, сколько войти в него, задержаться в нем, стать плотью действия, что не имеет ни последствий, ни остатка. Такое действие ниспровергает время – нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего – время существует там, где есть зазор между актом и значением, у мокедовского Несса этого нет, в жизни героя-фетиша сам акт есть значение, смысл любого поступка редуцирован к ощущению его тотальной невозможности, невоспроизводимости, потому как, строго говоря, поступок не произошел и действие не случилось, а то, что произошло, оказалось не более чем фантазматической реальностью настоящего.

Уничтожение зазора между актом и значением оказывается самой болезненной процедурой, которая может встретиться на пути чтения этих текстов. Но процедура необходимая. Автор четко осознает тот факт, что для того, чтобы вырваться за пределы инцестуозного круга – пересечь зоны всеобщего господства текста – необходимо стяжение дистанции между актом и значением, так как именно эта дистанция, такой метафизический разрыв, удерживает наше сознание внутри дискурса подчинения и зависимости от ирреального желания господина.

Желание господина всегда умещается в пространстве между актом и значением, оно всегда имеет смысл для акта действия, проще говоря, оно всегда значимо, но никогда не ощущаемо – впрочем, сокровенный смысл господина заключается именно в увеличении дистанции между актом и значением, в замещении ощущения смыслом. В своем эксперименте Мокед пытается найти противоядие этому, он не увеличивает разрыв между ними, а сближает расстояние между одним и другим, трансформируя риторическую ткань литературы в технику самого письма. После такой трансформации любая риторика выглядит абсурдно, она выставлена напоказ и разоблачена как противное и мешающее телесному освоению природы письма.

Рубаха Несса и есть как раз такая мутированная риторическая фигура. Вместо конвенционального значения, которое она должна иметь: показать защищенность героя, его силу или слабость, красоту или гротесковость ситуации и прочее, она сближает его с телом, ее присутствие на нем раздевает Несса, вводит его в архитектуру непознаваемого пространства, Несс не знает, где он и куда он идет, он не знает, кто его посылает и зачем. Стремление надеть рубаху, почувствовать ее ткань означает эротическое освобождение его телесности от давления среды смысла, бегство от господства каких бы то ни было означающих структур.

Проведем любопытную параллель. В фильме Паоло Пазолини «Теорема» (1968), в одном из последних кадров, герой, Паоло, раздевается догола для того, чтобы освободиться от данной ему власти. У Пазолини эротическое освобождение осуществляется через раздевание. Чтобы освободиться от власти, выйти из-под контроля знаковой системы, нужно раздеться, но это не означает, однако, что голый герой находится вне всякой системы господства. Одежда – это способ скрыть дискурс сокровенного желания, способ понравиться и уцелеть, когда ничего другого не осталось. Или: удачно вписаться в систему власти, чтобы остаться незаметным, слиться с универсумом, превратиться в фигуру удобную для истины, но для этого необходимо следовать моде, хорошо зарабатывать и быть послушным.

Истина никогда не меняет своего костюма. Рукава ее одежды всегда длиннее рук, пальцев не видно, а голос согрет мягкой тканью рубашки из стопроцентного хлопка. Раздеть истину означало бы ее потерять, или никогда не увидеть – не уничтожить (не открыть, как мы часто говорим, прибегая к метафорическому – чуть было не сказал «метафизическому» языку), то есть раздевание, в таком случае, сигнифицирует не приобретение, а потерю – нечто совсем противоположное тому, что происходит, например, в акте сексуальной идентификации.

Раздеть – значит потерять, или приобрести что-то, что совсем не ищешь. В этом скрыт известный парадокс функционирования власти. То, что кажется вполне понятным и привычным, приобретает или, скажем, одевается в другой смысл. Акт раздевания всегда означает власть, точнее, ее присутствие за твоей спиной – твой способ приобретаемости себя в поле власти, но нельзя требовать того же от нее. Раздевая, власть тебя приобретает, делает своей законной собственностью и, в то же самое время, она лишает тебя возможности обладать ею. Одеваясь, ты получаешь право пользоваться ее услугами, поправляя свой галстук перед зеркалом, ты подтверждаешь свою заключенность в метафору господства, свое неотъемлемое право всегда предстать в голом виде в момент террора.

Риторика террора, всегда проживающая на территории метафизики, свидетельствует: человек и власть никогда не смогут соблюсти синхронность в раздевании и одевании. Власть – это то, что одето, переплетено и выучено наизусть.

Хорошо одеваться – это значит ничего не иметь, быть всегда наготове и побаиваться собственных сновидений, вытирать пот со лба после тяжелого сна, любить, избегая заглядываний в твои окна. И если ты понимаешь архитектуру, она приносит тебе спокойствие и уверенность в том, что твой платяной шкаф, занявший противоположное место от кровати, хранит костюм, в котором все предусмотрено, он есть твой единственный способ вписаться в архитектуру всеобщего места: брюки, жилет, пиджак с одной пуговицей, но не по недосмотру, а скорее по необходимости, чтобы в любое мгновение механическое движение руки смогло бы привести тебя к основанию твоего тела.

Вдыхать и верить

Уже несколько лет в Европе все пакеты сигарет продаются только с надписями, упреждающими об опасности курения: «Вы умрете от рака легких», «Ваше либидо станет слабым», «Вы понизите силу ваших сперматозоидов», «Вы сделаете своих детей больными», «Курение убивает» и т. п. В большинстве своем все эти сообщения эсхатологичны, они говорят о том, что будет; их авторы, осознанно или нет, играют роль пророков, ветхозаветных или христианских. Когда Амос восклицает: «Они ненавидят обличающего в воротах и гнушаются тем, кто молвит правду», он утверждает безупречную истинность своих высказываний. Он требует от слушателей веры в то, что именно он обладает подлинным знанием о грядущем. Апостол Павел, сказавший: «как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут»[81], также хочет, чтобы ему поверили. Вместе с возникновением больших религий, возникал и вопрос о необходимом основании веры – о принятии эсхатологического видения мира. Чаще таким основанием являлось чудо, которого ждали от прорицателя или поводыря. Если не чудо, тогда сам акт высказывания, его суггестивная сила могли стать основой для веры.

Вера – это высказывание, которое вам что-то обещает, хорошее или плохое. Пророк передает это обещание из будущего, знанием коего он наделен высшим существом. Все без исключения большие религии построены на таком обещании, которое отдельные личности передают из будущего в настоящее. Человек верит обещанию, обманывается и верит, снова обманывается и снова верит, потому что оно не только основано на времени, идущем вперед, но и само основывает время. Конечность человеческой жизни на земле превращает время в религиозный параметр, который в явном или скрытом виде