КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН - Карл-Иоганн Вальгрен

Будем надеяться, что он прав, подумал Иоаким. Будем надеяться. Сестру мы выгородили и теперь остались один на один с мстительными братьями. В последней эсэмэске на мобильнике Хамрелля кузены Маркович обещали кастрировать их обоих, утопить в Меларен или просто-напросто пристрелить где-нибудь в лесу.

— Что вы будете делать дальше? — спросила Жанетт.

— Точно не знаю. Я в компании путешественников… Мой голос — лишь один из трёх. О Стокгольме, во всяком случае, речи и быть не может, пока мы не решим наши маленькие проблемы.

— А что касается Семборна, — сказала сестра задумчиво, — он неплохо погрел руки на папиных деньгах. Наш ревизор ещё зимой приводил в порядок бумаги… Я не хотела тебе говорить, но речь идёт о нескольких сотнях тысяч.

— Ты заявила?

— Нет… Я знала, что папа продал ему картины, так что, думаю, выходит так на так. — Она привычными движениями упаковала обе картины. — И знаешь, я не возражаю, если вы продадите ему ещё что-нибудь. Как бы привет от Виктора с той стороны…

Какой она всё же широкий человек, опять подумал Иоаким. Вдруг ему пришло в голову, что вполне можно попытаться выкупить картины у Эмира и Марио. У него есть кое-какие инвестиции, можно продать дом на Готланде или, во всяком случае, заложить. И ещё одна возможность — продать оставшиеся картины Семборну.

Может быть, их будущее не так уж безнадёжно… Сестра, можно считать, дала ему зелёный свет на продажу работ отца, лишь бы он не впутывал её в свои махинации. Он так и не понял, почему она изменила своё решение. Скорее всего, просто устала бороться с прирождённой бесстыжестью брата? А может быть, это и есть сестринская любовь?

Из зала донёсся звучный зевок Хамрелля. Иоаким, как улитка, высунул голову из-за шторы и увидел, что Фидель прячет в рюкзачок «Кошечек».

— Вы закончили? — спросил Хамрелль. — Мне кажется, время парковки уже вышло. Надо бы сбегать доплатить.

— Одну секундочку…

Он снова спрятался в раковинку офиса. Жанетт стояла у окна и была похожа на средневековую мадонну кисти Виктора Кунцельманна. Вдруг он заметил её разительное сходство с Сесилией. Может быть, поэтому он так на Сесилию и запал? Но Сесилии Хаммар в его жизни больше не было… Это он понял вчера, когда по совершенно немыслимому стечению обстоятельств столкнулся с ней в очереди в «Прессбюро». Оказывается, она приехала в Гётеборг писать отчёт о мебельной выставке. Пока они стояли в этой очереди, Сесилия успела ему рассказать, как некий ухажёр хотел подарить ей картину П. С. Кройера, но она не взяла — ей почему-то показалось, что за этим стоит какая-то тёмная история.

— Ты знаешь что-нибудь об этом известном скагенском художнике? Ты же всё-таки сын известного эксперта…

Ровным счётом ничего, заверил её Иоаким, никогда этим не интересовался. Она подозвала такси, он попрощался и пожелал ей счастья с Саскией.

Вот такие иронические эскапады проделывала с ним судьба — странные параллели времён и событий, словно кто-то там, наверху, находил удовольствие в том, чтобы постоянно тыкать его носом в его прегрешения.

— Мужу очень хотелось бы поговорить поподробнее с Фиделем, — неожиданно сказала сестра. — Когда Эрланд понял, что тот собирается на Кубу учиться на врача, он прямо загорелся. Спросил, не хотите ли вы остаться ещё на одну ночь. Без всякой иронии, как будто ничего особенного не происходит. Я уже научилась с этим жить.

— А ты не думала с ним разойтись?

— Знаешь, есть много причин, по которым люди живут вместе, из них больше половины неосознанных.

Что же со мной происходит, подумал Иоаким. Ему вдруг начали одна за другой вспоминаться сцены детства, как они с отцом сидели в кухне, гуляли по набережной. Он вспомнил, как любил их отец, и бог с ним, с этим его двойным существованием — он и в самом деле любил своих детей больше жизни. Но почему же отражение этой любви несёт в себе одна Жанетт?

— Куда держим путь? — спросил Хамрелль, вставляя в проигрыватель компакт-диск.

— На юг.

— К свету, значит. Я не против.

Халландский приморский пейзаж только добавил воспоминаний. Он вдыхал морской воздух и вспоминал эпизоды детства, Жанетт и отца.

— Один знакомый отца собирает поддельного Кройера. Он живёт в Фалькенберге!

— Да ты настоящий преступник — тебя так и тянет на место преступления… Did you hear, Fidel? We are going to visit Joakims hometown[159]… А потом что? Есть ещё идеи?

— В порядке поступления.

Вдоль прибрежной полосы тянулись низкие сосны и заросли вереска. Перед мысленным взором Иоакима появлялись всё новые и новые картинки детства — они, как пузырьки света, поднимались из давно, как ему казалось, погашенных уголков памяти.

— Так и продолжим на юг, — предложил Хамрелль. — Всё равно мы как бы путешествуем по следам твоего отца. Из Фалькенберга поедем в Берлин. Я был как-то в Берлине на эротической выставке. Можем поискать отцовского компаньона. Ты же должен найти ответы на вопросы, Йонни!

— А что делать с твоим сыном?

— Пусть посмотрит мир. Есть и другие города, кроме Стокгольма и Гаваны.

Появились первые указатели на Фалькенберг. На горизонте торчала знакомая с детства цементно-серая башня элеватора. Они уже въезжали в город.

— Конечно, — сказал Иоаким. — Именно Берлин. Самое время. А пока сверни направо, к центру.

6

* * *

Виктор увиделся с Георгом Хаманом только через год после знаменательного письма. За это время он приобрёл репутацию самого выдающегося реставратора в Скандинавии. Отъезд Тугласа в Америку, казалось, никак не повлиял на дела фирмы. Слухи множились сами по себе. Поток заказов в Пеликаньем переулке не иссякал.

Как-то ему заказали реставрацию потолочной росписи Эренштраля в Рыцарском собрании. Ремонт производился за счёт частного лица, но то, что заказ ушёл к Виктору, а не в Национальный музей, было сенсацией.

Он выполнил работу в рекордно короткий срок. Роспись, представляющая окружённую семью добродетелями Мать Свею, была в настолько плохом состоянии, что многие считали её утерянной для будущих поколений. Но когда Виктор закончил работу, краски сияли во всём великолепии, и невозможно было определить, какие мазки нанесены в семнадцатом веке, а какие — на четыреста лет позже. Национальный музей, несколько уязвлённый, что заказ достался не их мастерам, а Виктору, извлёк из неудачи пользу и предложил ему постоянную должность реставратора. Отказ был расценён как причуда эксцентричного гения.

Собственно говоря, весь этот год он проработал в так называемом Эренштральском ателье. Ему было доверено отреставрировать в Стрёмхольмском замке несколько полотен придворного художника, изобразившего любимых лошадей Карла XI в натуральную величину. Помимо этого, антиквары поручали ему полотна учеников Эренштраля Микаэля Даля и Давида фон Крафта и конечно же работы дочери Эренштраля Анны Марии, которая немало потрудилась в отцовском ателье. Он с удивлением и горечью обнаружил, насколько трудноистребима вросшая за годы войны в его сознание фальсификаторская жилка — он непроизвольно отмечал важные детали, а самое главное, мысленно просчитывал риски. Например, Даль будет подвергаться не такой жёсткой экспертизе, как картина, вышедшая непосредственно из-под кисти мастера… Изображения животных, которых так любил писать Эренштраль, вызовут меньше подозрений, чем, скажем, подделки портретов дворян и их семей. За это время Виктор также понял, что Эренштраль был настолько плодовит, что эксперты были просто не в состоянии составить подробный каталог, где находятся его работы и какие именно.

Весной 1952 года его разыскал интендант Национального музея Клее Хольмстрём, заместитель заведующего отделом барочной живописи. Они собирались выставить несколько полотен Эренштраля за границей, но решили на всякий случай послать копии. Не мог бы Виктор им помочь?

Скорее всего, до молодого музейщика дошли слухи, что Виктор, работая в Стрёмхольмском замке, сделал несколько превосходных копий этюдов Эренштраля. Хольмстрём попросил сделать что-нибудь на пробу, и уже через две недели Виктор представил копию знаменитой работы «Смотритель источника в Меведи и его сыновья».

— Невероятно! — только и мог вымолвить потрясённый интендант, переступив порог мастерской. — Я бы не отличил от подлинника. Вы, наверное, использовали старые рецепты пигментов?

— Не везде, иначе это заняло бы намного больше времени. Но я, прежде чем начать, провёл два дня наедине с оригиналом. Изучал характер мазка, старался понять палитру…

— У нас в запаснике стоят несколько копий Рембрандта, сделанных Юзефссоном, но по сравнению с вами он просто любитель.

— Для того чтобы сделать живое полотно, надо думать как художник, а не как копиист, — ответил Виктор. — В этом вся хитрость.