Судьба по-русски - Евгений Семенович Матвеев

полагал, что не подойду для роли Константина. Но на пробу все же пришел: хотел прикоснуться к какому-то другому ощущению жизни. Я уже понимал, ознакомившись с режиссерским вариантом сценария И. Ольшанского, что постановщики тяготеют к тончайшей психологической правдивости. Тревожило меня и то, что режиссеров было два: Лев – тихий, Яков – взрывной. Второй подходил мне больше – по схожести наших темпераментов. А как они сочетаются в паре? Вскоре, уже на съемках, я понял: Кулиджанов – стратег, художественный и духовный наставник, идеолог фильма, а Сегель – тактик, командир, ведущий актерскую рать вперед…

Там же, на съемках, я оказался в странной для себя атмосфере. Странной до такой степени, что поначалу озадачился: туда ли я пришел? Может, я ошибся? На площадке царила сосредоточенная тишина, такая, что я мог слышать, как бьется мое сердце…

Дубль первый… Дубль второй… Пауза… Сегель, как мышка в норку, скрывался за декорацию. А там, как я уже заметил, всегда, как бы не желая нам мешать, на цыпочках ходил Кулиджанов. Я беспокойно смотрел, как режиссеры шушукаются – явно были недовольны моим исполнением. Мне было интересно наблюдать, как два столь разных по темпераменту человека словно из разных пробирок переливают свои чувства, мысли в один сосуд…

Яков Сегель, возвращаясь на съемочную площадку и еле сдерживая раздражение, поил меня из этого сосуда. Режиссерам было трудно со мной. Якова, как и я, взрывного, тем не менее раздражал тот шлейф моей чрезмерной эмоциональности, которую я невольно принес в этот фильм из прежних своих работ. А здесь надо было все играть на полутонах. Признаюсь, мне и самому мешала эта короста моего провинциального актерского прошлого. Она была в этом тонком фильме не к месту, так не соответствовала его настрою, интонации… Я испытывал потребность пообщаться с Львом с глазу на глаз, так сказать, без посредника.

И вот что на всю жизнь врезалось в память из одной нашей беседы.

– Женя, поверь – это очень заметно. Трепыхаешься ты… тебе что-то мешает… Что? – тихо спросил Лева. И в глазах его я прочел искреннюю заботу о «больном».

Я признался:

– Понимаешь, здесь какой-то парадокс – я испугался тишины. До такой степени атмосфера на площадке непривычна для меня. Благоговейная тишина: ходят не топая, говорят не крича, гвоздь вбивают не стуча…

Кулиджанов как-то очень хорошо засмеялся:

– Давай для тебя грохнем ветродуем?

– Не надо…

– Так что же?

– Понимаешь, в этой тишине я услышал в себе фальшь: в голосе, в теле, в чувствах… И мне сделалось страшно.

– Слушай свое сердце, Женя… И сердце партнера тоже…

Так в общении с Львом Александровичем все «домовцы» – от юных Жанночки Болотовой и Володи Земляникина до незабвенной, уже тогда знаменитой Валентины Петровны Телегиной – заряжались его интеллигентностью, высокой духовностью, желанием показать на экране во всей полноте сердце своего народа… Пусть кому-то покажется, что я выражаюсь слишком выспренно, пусть… В фильме «Дом, в котором я живу» речь идет о силе духа народа, вынесшего нечеловеческие страдания во время войны, о его нравственности, достоинстве, совестливости, терпимости, верности…

Уместны ли, думал я, при такой режиссерской задаче вместо вырвавшегося из груди стона – истерика, вместо тихо произнесенного слова «надо» – пафосный призыв, вместо осторожно преодолевающих в себе страх подростков, сбрасывающих с крыши дома зажигательную бомбу, – «героическая» поза?..

Нет! Такие краски для этого фильма были не только неуместны, но и вредны!

«Дом, в котором я живу» – картина тихая, но в ней такая бездонная глубина и мощь русского характера! Я благодарен судьбе, что прошел через «слушай свое сердце, Женя».

Лев Александрович Кулиджанов более двадцати лет руководил Союзом кинематографистов СССР. И теперь, спустя более десяти лет после шумного, «революционного» Пятого съезда, я все отчетливее вижу, какой мы лишились тишины, тишины содержательной. Той тишины, в которой за внешним спокойствием кипела жизнь, и была одна цель – еще выше поднять уровень нашего киноискусства.

Творческая молодежь стремилась в Союз кинематографистов. Тянулась, как в школу, – за познаниями, за возможностями совершенствовать свое мастерство. Регулярно обсуждались новые фильмы, шли жаркие дискуссии. И пусть в этих спорах сталкивались мнения порой прямо противоположные, но зато высекались искры, – а от них-то и разгорался и горел огонь искусства. На эти обсуждения приглашались выдающиеся критики и киноведы, режиссеры и драматурги…

Союз кинематографистов привлекал для своей работы лучших, опытнейших, талантливейших практиков и теоретиков кино. В той «тишине» Союза чувствовалось уважительное отношение к личности художника, к неповторимости его стиля… Это была атмосфера от сердца Льва Кулиджанова…

Пятый съезд взорвал эту содержательную тишину. Выплеснулась истерия! И какая! Один из ретивых реформаторов, вцепившись в края трибуны, прогорланил:

– Эту трибуну надо развернуть в обратную сторону! – Тут он театрально, словно поворачивая пулеметную турель, обернулся в сторону президиума, где сидели убеленные сединами кинематографисты старшего поколения. Ядовитая брань обрушилась на них…

Досталось на съезде и мне – за то, что фильмы «Особо важное задание» и «Победа» были удостоены всесоюзных премьер. Будто я сам просил об этом, сам организовывал подобные мероприятия. Ну ладно, так обошлись со мной. Но как унижали Сергея Федоровича Бондарчука! Спасибо Никите Михалкову: кажется, он один услышал свое сердце – выступил в защиту нашего выдающегося режиссера…

И все же на съезде секретариат Союза кинематографистов «расстреляли»! Всех!..

Что побудило тогда наших шумных коллег к такому буйству?.. Этот вопрос я все чаще задаю себе, прислушиваясь к сердцу. Сейчас та прежняя боль почти утихла, потому могу ответить спокойно: «Хотели сделать как лучше, еще лучше, а получилось…» Ничего не получилось…

Сочувствую самым ретивым «прорабам киноперестройки»: отшумели они свое, накричались, наниспровергались, и никто из них за это время так ничего достойного не поставил и не написал… Может, дело не в тех седовласых мастерах из президиума?.. Жаль истраченной в пустоту энергии… Ушла она в никуда… Разрушая, ниспровергая, нельзя ничего создать…

Шумно в Союзе кинематографистов и сейчас… Но все эти трескучие разговоры, в сущности, только об одном – деньги, деньги… Так что шумят под финансовую сурдинку. Какие там творческие обсуждения… Шуметь не о чем, потому и шумят… «Можно молчать о великом и кричать ни о чем»… Мудрые слова…

Растеряны наши деятели кино… Все ждут, как поведет дело творческого Союза Никита Михалков – новый его руководитель. Если его сердце бьется так, как билось тогда… И если он его слышит… Есть основание надеяться, что на нашей кинониве установится содержательная тишина и заколосится богатый урожай… Но одного сердца, пусть и энергичного человека, мало…

Эти мысли пришли мне в голову накануне