Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1 - Анатолий Мордвинов

В Москве мы останавливались в Кремлевском дворце, которым заведовал тогда заботливо к нам отнесшийся князь Одоевский-Маслов, конногвардеец, бывший мой начальник по 1-й гвардейской кавалерийской дивизии.

Помещение великого князя было громадно, убрано прелестными гобеленами, но совсем неуютное. Этою же холодностью была полна и моя комната, находившаяся в другой, отдаленной половине дворца. Чем-то крайне нежилым, заброшенным веяло от всего громадного здания и от его причудливых переходов. В его покоях не было и той своеобразной, приятной пахучести, столь присущей старинным постройкам, даже давно необитаемым. В древнем, полном глубокой старины Кремле этот дворец мне казался совсем новым и лишним.

Долго жить в нем, да, пожалуй, и в самой Москве, мне лично было бы трудно и неуютно. Не знаю почему, но все московское за исключением старинного Кремля, двух-трех церквей да удивительного вида с Воробьевых гор мне совершенно не нравилось. Не нравилась и вся тогдашняя московская жизнь и та неприятная настойчивость, с которой москвичи кичились своим «настоящим» русским обликом, не будучи даже в высшей торговой среде по духу уже давно русскими.

Правда, я останавливался в этом городе всегда ненадолго и мало знал его жителей. Говорят, что они отличались широким гостеприимством, были радушны и общительны. Но думается, что и при продолжительном моем пребывании среди них в Москве я находил бы ее улицы уродливыми, рубашки и бороды ресторанной прислуги отвратительными, одеяния рассыльных странными, а извозчиков и их экипажи просто смешными.

Все мне тут казалось клеветой на старинный хороший русский вкус.

Великий князь заезжал ненадолго и к великой княгине Елизавете Федоровне, которая была тогда шефом его черниговских гусар138.

Я впервые тогда увидел великую княгиню в ее полумонашеском одеянии. Я помнил ее еще совсем молодой, в полном блеске удивительной красоты, когда в 1890 или 1891 году она переезжала из Петербурга в Москву в генерал-губернаторский дом139. Она была в молодости даже красивее и женственнее императрицы. Великая княгиня Елизавета Федоровна считалась нашей полковой дамой.

Ее муж, великий князь Сергей Александрович, числился в моем кирасирском полку, и поэтому все офицеры полка провожали ее тогда на Николаевском вокзале в Петербурге. Вспоминаю, каким очарованием веяло в то время от всей ее нежной и изящной фигуры.

Теперь передо мною была другая женщина, хотя и с прежними прекрасными главами, но изменившаяся почти до неузнаваемости, уже чуть-чуть согбенная и вся, до малейших движений, проникнутая не горем, а какою-то спокойною, даже красивою печалью.

И это непередаваемое покорное смирение, которое можно встретить только у некоторых, много горя переживших в миру и затем долго пробывших на молитве в монастыре, интеллигентных монахинь, меня тогда и взволновало, и необычайно привлекло – душевная красота всегда волнует сильнее наружной.

В ее внутренних стремлениях к покорности Высшей Воле чувствовалось, как я теперь вспоминаю, много схожего с императрицей Александрой Федоровной. Как и та, она более волновалась страданиями других, чем своими собственными. В ее натуре было много, вероятно, полученного также по наследству от матери и от собственных размышлений, мистицизма, но мистицизма хорошего, христианского. Я всегда удивлялся, когда в суждениях о молодой императрице, а отчасти и о государе им больше всего ставили в вину их особую склонность к такому настроению, которое даже называли болезненным. Я думаю, это последнее не верно.

Болезненность или здоровье, особенная нервность или полная уравновешенность почти не играют никакой роли в мистическом настроении. Скорее именно там уравновешенность преобладает или должна преобладать.

Насколько я понимаю и мог наблюдать, всякий здоровый, уравновешенный, но и глубоко религиозный человек мог бы заслужить подобный, столь же не лестный в глазах общества упрек. Все религии, а христианская в особенности, в их высшем напряжении невольно должны впадать в мистику, то есть в область, где знание уже бессильно и где на помощь приходят только своя вера, а с нею и свое собственное настроение, обыкновенно непонятное и кажущееся странным другим.

Согласно утверждению Шопенгауэра, изучавшего глубже других эту сторону духовной человеческой жизни, «лишь в мистицизме получило христианство всю полноту своего развития и свою законченность. Мистицизм не только не противоречит Новому Завету, но даже всецело проникнут его духом и неотделим от него»…

Великая княгиня благословила тогда великого князя иконою на командование ее полком.

– Я жду уже давно, – сказала она мне, – чтобы Миша когда-нибудь заменил меня и стал шефом черниговских гусар вместо меня… Я очень люблю свой полк, но совсем не подхожу к этой военной роли… в особенности сильно я это чувствую теперь.

В тот вечер мы выехали из Москвы в Орел. Встреча, которую там устроили великому князю, превзошла своею сердечностью, искренностью и многолюдством все мои ожидания. Буквально весь город вышел на улицы, по которым следовал Михаил Александрович, и забрасывал путь его цветами.

Благословениям иконами, подношениям хлеба-соли и различных местных изделий и приветственным речам не было конца. Народ толпился до глубокой ночи у дома губернатора, гостеприимством которого мы тогда пользовались.

Кто-то о нас, русских, сказал, что мы «ленивы и не любопытны». Если первое, быть может, отчасти и справедливо, то второе уже ни на чем не основано. Любопытства, как у наших деревень, так и у наших городов, хоть отбавляй. Это чувство доходит у нас даже до тонкости, которой обладал лишь Виктор Гюго. По его словам, ему «была интересна даже сама по себе самая простая стена, за которой что-то происходит»…140

Состоялся в Орле, как водится, торжественный обед у губернатора и не менее парадный завтрак у черниговских гусар.

В тот же день великий князь сделал визит прежнему командиру полка князю Урусову, а на другое утро принял от него полк.

Черниговские гусары были сформированы сравнительно недавно, но по своему преемственному названию имели очень долгое и славное прошлое141. Красивый мундир и стоянка в одном из лучших городов центра России способствовали привлечению в полк офицеров из состоятельной и хорошо воспитанной среды.

Его офицерский состав почти не разнился от состава большинства гвардейских пехотных частей, а ввиду особенных традиций кавалерийской службы и во многом превосходил их по известной широте жизни.

Старшим полковником и помощником великого князя в полку был в то время полковник Блохин, бывший конногвардеец, а полковым адъютантом штаб-ротмистр Сабуров, бывший паж. Женатых офицеров было немного, и их семьи были очень милы и радушны.