Только ты и я - Лор Ван Ренсбург

и я чувствую боль, которая вонзается в тело, готовая разъять меня на части. Ломит согревшиеся пальцы на руках и ногах, пульсирует синяк под глазом и наливается болью раненая левая рука. Рукав мой разрезан, кровь ручейками сбегает по кисти. От этого зрелища у меня начинает кружиться голова, и я прислоняюсь к дверному косяку, чтобы не упасть. Кое-как закатав рукав, я некоторое время изучаю глубокую резаную рану на предплечье, из которой продолжает хлестать кровь. Алые капли падают на плитку пола и растекаются по ней, образуя причудливые фигуры, похожие на пятна Роршаха. От раны поднимается отчетливый железистый запах, и меня снова охватывают страх и тошнота. Я судорожно сглатываю, и в тот же момент рану начинает жечь словно огнем, словно тот факт, что я признала ее существование, многократно усилил боль. С этим надо что-то делать, но ни делать, ни думать я не в состоянии. Единственное, что существует для меня сейчас, – это глубокий разрез на предплечье. Или наоборот: это я перестала существовать, и все, что от меня осталось, – эта глубокая рана на руке.

И боль. Такой боли я еще никогда не испытывала. От нее плывет в глазах, мозг туманится, как после дозы, колени подгибаются. Как – как?! – мне выдержать эту обжигающую, невыносимую, режущую боль?

Придерживая раненую руку здоровой, я раскачиваюсь вперед и назад, со свистом дыша сквозь стиснутые зубы. Из горла рвутся протяжные стоны. Сколько проходит времени, я не знаю, но в какой-то момент мне становится очевидно, что мое тело каким-то образом привыкло к боли, освоилось с ней. Голова начинает соображать, и я понимаю, что сидеть и ничего не делать – глупо и опасно.

Я начинаю двигаться. Подгибающиеся ноги выносят меня к столику с напитками. Трясущейся, окровавленной рукой я хватаю бутылку джина и ковыляю на кухню.

Здесь я ставлю бутылку на рабочий стол и достаю из ящика буфета рулон липкой ленты. Скрипя зубами от боли, я осторожно закатываю набрякший кровью рукав. При виде располосованной руки мне снова становится нехорошо. Горячая, едкая желчь заливает горло, и я наклоняюсь над раковиной.

Потом я тщательно полоскаю рот холодной водой, смывая едкий вкус желудочного сока. «Я смогу, – думаю я, настраиваясь на предстоящее испытание. – Я выдержу!» Мысленно я повторяю эти слова до тех пор, пока сама не начинаю в них верить. Хороший глоток джина еще больше укрепляет мою решимость, и, не давая себе ни секунды на дальнейшие размышления, я щедро поливаю рану спиртным. Ощущение такое, будто я сунула руку в гнездо ос, и у меня вырывается громкий вопль. Слезы брызжут из глаз, но я повторяю операцию. На этот раз я предусмотрительно сжимаю зубами воротник свитера, так что по крайней мере часть моей боли уходит в него, как молния уходит по громоотводу в землю. Чистое посудное полотенце выполняет роль тампона, который я закрепляю липкой лентой. Еще один глоток джина, и в желудке становится тепло и приятно. Боль тоже стихает, и я невольно думаю о том, что в будущем всегда буду использовать спиртное в качестве обезболивающего. При условии, конечно, что мне удастся до этого будущего дожить.

Для полного счастья мне не хватает только одного, и я лезу в сумочку за сигаретами. Зубами я вытаскиваю из пачки одну сигарету, закуриваю и, с наслаждением затянувшись, выпускаю дым к потолку.

Потом я иду в гостиную и сажусь на диван. Теперь, слава богу, я могу думать о Стивене более или менее рационально. Я помню, что в данный момент он на свободе. Да, он без сознания, но на свободе. «Лексус» выведен из строя. Откровенно говоря, принять этот факт мне довольно трудно, хотя я своими глазами видела порезанные покрышки. Глянцевитые листья большого фикуса, стоящего в большом горшке рядом с диваном, слегка поблескивают и отсвечивают зеленым – Стивен включил в доме весь свет, словно ребенок, который испугался темноты, и я криво усмехаюсь. Сорвав один листок, я верчу его в пальцах, пытаясь думать дальше. Он своими руками испортил свое единственное средство спасения, лишь бы не дать мне добраться до машины первой. Да, этот парень не потерял способности меня удивлять. Похоже, после всего, через что я заставила его пройти, после всего, чем я ему грозила, он полностью или частично слетел с катушек. Одному богу известно, как далеко он может зайти, если я попаду ему в руки. Воспоминание о том, что́ он говорил и делал, когда поймал меня на лестнице, еще свежо у меня в памяти. Его злоба и ярость до сих пор обжигают меня словно раскаленное железо, и я поеживаюсь. Если я окажусь в его власти, он… он может…

Страх начинает покалывать кончики моих пальцев и ползет вверх по спине – холодный, липкий, неотвязный. Я пытаюсь стряхнуть его, но страх буквально впитывается в мою плоть, дыхание становится прерывистым, и я начинаю считать:

– Сто… девяносто девять… девяносто восемь…

Кровь грохочет в ушах словно курьерский поезд.

– Девяносто семь… девяносто шесть… девяносто пять…

Широко открыв рот, я пытаюсь заглотнуть побольше воздуха, но без видимых успехов. Легкие словно парализованы страхом, они просто не желают наполняться.

Счет! Надо сосредоточиться на счете.

– Девяносто четыре… девяносто пять…

Медленнее. Вдох – выдох. Вдох… Выдох…

– Девяносто четыре… Девяносто три… Девяносто два…

Этот размеренный счет понемногу овладевает мною, подчиняет себе. Грудь поднимается. Опускается. Кислород вливается в легкие, растворяется в крови, бежит по венам, и сердце начинает биться реже, спокойнее. Мысли текут медленнее, и постепенно я начинаю снова осознавать себя. Я чувствую, как горят обмороженные пальцы, как пульсирует рана под повязкой. Эта боль привязывает меня к настоящему.

Дом вокруг меня – словно молчаливый зритель. Он как будто ждет, что произойдет дальше. Тишину нарушает лишь тиканье старинных часов – зловещий звук, на который я до этой секунды не обращала внимания. Это единственное, что я слышу: часы судьбы, отсчитывающие время до катастрофы, избежать которой невозможно. Что мне делать? Нужен новый план – и срочно, пока у меня есть еще несколько минут.

Фонарь перед домом по-прежнему не горит. Я помню, что он реагирует на движение. Да, время еще есть. Пока есть.

И я продолжаю курить, роняя пепел на пол. Одновременно я продолжаю складывать лист фикуса, пока у меня в руках не оказывается грубое подобие изящных оригами Венди. Она все еще остается единственной постоянной величиной в изменившемся уравнении. Она достойна отмщения. Стивен должен ответить за то, что́ совершил. За ее смерть. Мне нужно только придумать, как заставить его принять условия предложенной мною сделки.

Затушив окурок в раковине, я встаю и иду в гостиную. Кресло на колесах лежит на боку под окном словно символ того, что́ я собираюсь сделать, как далеко зайти. И одновременно